Александр Мясников - Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача Страница 2

Недавно я вновь открыл для себя мою когда-то любимую Грузию. Много лет мои пути туда никак не пролегали. А тут политика, взаимное охлаждение и даже война! Я полетел с друзьями в Тбилиси — и сразу как толчок в сердце: как я так много лет мог жить без этого города?! Какое там охлаждение, какое отчуждение?! Красивый (ох, какой он стал красивый!), гостеприимный город, где и русским, и украинцам, и казахам — всем, кто с открытым сердцем и душой — всем рады! И сколько же великих людей самых разных национальностей вырастил этот город! Жил там и мой дед: первые осмысленные друзья, первая юношеская любовь! Его гимназия и сейчас красивое здание на Руставели. Я зашел туда с сыном. Был воскресный день, к нам вышел кто-то из учителей и повел показывать гимназию… Пустые коридоры, гулкие шаги (воскресенье!), так и представлял, что вот по этим коридорам бегали Н. Гумилев и чуть позже мой дед… Потом увидел стенд с фотографиями недавних событий и понял, что воображение мое убежало слишком далеко: не осталось здесь ни тех стен, ни тех лестниц. Все было сметено артиллерийским огнем в очередную революцию, остался только фасад. Потом гимназию восстановили (помогала в этом и Москва!), висят памятные доски с именами достойных и всемирно известных учеников. Один из них написал: «та страна, что могла стать раем, стала логовищем огня…» Мы вообще умнеть, учиться будем? Я имею в виду людей вообще! «Во время авианалета самолетов НАТО на Белград разбомблено китайское посольство», «российские танки вышли к Гори», «С украинской стороны несколько снарядов залетело на нашу территорию», «США ввели дополнительный воинский контингент в Прибалтику, что бы укрепить эти страны перед лицом возможной российской агрессии», — это не бред отравленного мухоморами, это наши новости! Ну хоть гимназию восстановили…

Дед достаточно критично относился к Советской власти, все время ворчал про «бездарных партийных бонз».

Особенно его раздражал Хрущев — я хоть и маленький был, но помню, как он злился, показывая из окна машины на его портреты — «мелочный, ограниченный, завистливый»…

У моего дедушки-академика был родной брат (для меня «дядя Левик»), тоже академик, но не по медицине, а по физике. Он жил и работал в Ленинграде и когда приезжал по делам в столицу, приходил в гости. В один из таких приездов мы были на даче и сидели за чаем на террасе. Вернее они сидели, а я ковырял что-то в земле рядом (было мне лет семь) жуков каких-то искал! С террасы доносилась беседа братьев-академиков, и вдруг я услышал фразу: «А я уже стал было Ленина оправдывать». Меня как пружиной подбросило! Я взбежал на террасу и закричал (очень хорошо это помню!): «Да как вы можете так говорить! Кто вы такие, чтобы Ленина осуждать или оправдывать?!! Ленин — вождь, и вы его обсуждать вообще не имеете права!» И, не дожидаясь ответа или реакции, удалился с террасы!

Что-то похожее повторилось и чуть позже: мы ехали с дачи, а в то время на въезде с Волоколамки на Канале имени Москвы над автомобильным тоннелем красовалась выложенная камнем надпись: «Слава КПСС!» Дед сказал: «Это как если бы я написал сам себе: «Слава Мясникову!» Тут я не вытерпел: «Ты — сам по себе, ну — академик, и что? А здесь — партия, множество людей, которые строят коммунизм! Как можно не понимать такие простые вещи!»

Про Сталина разговаривать, видимо, было у нас в семье не очень принято, во всяком случае я это не помню. Какая-то атмосфера осуждения была — видимо, для моего свободолюбивого деда с барскими замашками сама идея диктатуры была неприемлема. Однако, когда недавно посетив в Гори музей Сталина, я увидел перед входом в залы одну цитату, я сразу ее узнал!

«Люди смертны. Умру и я. Каков будет суд истории и народа? Были ошибки. Но ведь были и достижения! В ошибках, естественно, обвинят меня! Много мусора нанесут на мою могилу, но настанет время, и ветер Истории сметет ее!»

Эти слова И. В. Сталина я уже слышал когда-то от деда… Вот Его «мелочным» он бы никогда не обозвал!

Как-то на уроке литературы нам задали приготовить домашнее сочинение на основе какого-то эпизода из военного прошлого наших родственников — такие были тогда у всех (конечно, помните у Высоцкого: «Если Родина в опасности — значит всем идти на фронт!»). Я, конечно, побежал «трясти» деда, я же видел его фотографии в форме морского офицера! Он стал рассказывать про поездки по кораблям, про госпитали. «Это не то, перебил я его, — расскажи какой-нибудь эпизод, где ты жизнью рисковал»! Дед терпеливо рассказал про бомбежки, как взрывной волной выбросило в воду, но мне же мало! Не то: где атаки, где стрельба, где тараны?!! Я испытал огромное разочарование, когда узнал, что дед никого не застрелил, не потопил ни один корабль и даже из пушки сам не стрелял! Так тогда домашнее задание я и не написал, было стыдно за такого «небоевого» деда. И как теперь я горжусь его спокойным мужеством, которое сквозит из всех его строк, посвященных той Великой Войне!

Институт терапии, который дед создал, я застал тогда, когда он уже переехал в Петроверигский переулок в Москве. (Знаменательно, что там рядом когда-то был дом Боткина.) Там и сейчас стоит памятник деду — бюст работы скульптора Оленина. Самому деду этот бюст никогда не нравился — «слишком монументальный!». На монумент и пошел… У меня с этим местом связано многое: детство, когда я постоянно крутился в кабинете деде, потом и отца. В том же кабинете, превращенном в палату, отец и умер от рака почки. Это здание точно войдет, да уже вошло, в историю медицины. Там родилась и развивалась одна из самых передовых тогда школ медицины, лучшая, по признанию мирового кардиологического сообщества! Ведь именно деду тогда, а значит, и его сотрудникам и ученикам, была присуждена самая престижная в кардиологии премия «Золотой стетоскоп»! Тогда за его труд в области атеросклероза он был представлен на Ленинскую премию, но по каким-то политическим мотивам и закулисным действиям (беспартийный, независимый, ершистый, гордый — недругов тоже хватало!) премию не дали. Это было очевидно несправедливо, получили же ее авторы значительно более слабых работ! Дед виду не подавал, но я-то знал, что он переживает! И вот после этого — решение Международного общества кардиологов: присудить ЗОЛОТОЙ СТЕТОСКОП ему вместе с такими легендами кардиологии как американец Поль Уайт и француз Камил Лиан! Пришло множество поздравительных телеграмм, дед вынул одну из кучи и показал мне. Там было всего два слова: «Справедливость восторжествовала!»

А потом было 19 ноября 1965 года. Пятница, это день, когда меня на выходные отдавали деду. Мы с мамой вошли в подъезд, а консьерж нам и говорит: Александр Леонидович умер, вот только «Скорая» уехала…» Помню, как в лифте, глядя в побелевшее, окаменевшее лицо матери, я робко сказал: «Может, еще не умер, может, только ранен?» (Дети ведь болезни себе как-то не очень представляют!). Обширный инфаркт. Говорят, когда он впервые почувствовал неладное, его пытались уложить в больницу. Он наотрез отказался — он, почти Бог в медицине и сам на койке? С уткой?? Ну нет! Хотели зайти по-другому: на обходе показали ему его же кардиограмму — как бы проконсультироваться, что нам делать. «Как что? — сказал дед, только взглянув, — тут прединфарктное состояние, срочно госпитализироваться!» Узнав, что это его пленка, очень сердился и говорил, что нельзя всех мерить одной меркой… И в несчастное для него утро встретился с каким-то коллекционером, опознал в предлагаемой картине подделку, разволновался и упал сразу, как тот ушел… Ровно за три месяца до этого мы справляли его 66-летие. На столе поставили табличку 66. Потом перевернули — 99! Не получилось…