Иван Краско - Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист Страница 2

Андрюша, я не мог осудить врачей в Одессе, которые к тебе вовремя не приехали. Страна-то теперь другая — Украина. Мы с тобой сами виноваты. Я не сумел тебя убедить. Значит, неважный я артист, раз не нашел ходов к твоей душе, не сумел внушить тебе, как это опасно — увлекаться… Но я думаю, причина не в воспитании. Когда человек самостоятелен, самобытен, у него свой характер — а в тебе все это было, — повлиять на него крайне сложно. В детстве ты был управляемым, но все равно своенравным. Лев все-таки по гороскопу…

Знаешь, мне бы хотелось поговорить вот о чем.

Тебя действительно не вернешь… Но не входит это ощущение в меня целиком, не входит это осознание… Я до сих пор не верю, что тебя больше нет… Но никуда не денешься: церковь, батюшка, люди, которые пришли с тобой попрощаться… Твои друзья рыдают. А я говорю им: «Ну же, ребята, ведите себя достойно. Андрюша просто уснул. Видите, он спит». Я был не то что спокоен, Андрюша, а… как бы тебе сказать?.. Если всем переживаниям дать волю, то можно и психикой повредиться. Можно вообще не выдержать всего и свалиться с очередным приступом. Даже когда люди из добрых побуждений выражают соболезнования, они не понимают, что тем самым увеличивают страдание близких.

Давно это было — лет сорок тому назад. Когда в Вартемяках умер мой старший брат Николай, твой любимый дядя Серега сказал вечером на поминках: «Вот сейчас сват — так он называл Николая — из-за угла выйдет». А я и говорю: «Серега, милый, вся беда-то в том, что он уже ни из-за какого угла не выйдет. Никогда мы Колю живым больше не увидим». Мы боимся впервые увидеть мертвого человека… У тебя же, Андрюша, отношение к смерти было особое. Когда умерла твоя бабушка, ты нашел ее первым, и маму потом тоже нашел. Их обеих увезли на машине «Скорой помощи» — им стало плохо на улице. Так вот, когда умерла бабуля, ты оберегал нас с мамой. Ты сказал: «Тихо, тихо, я найду!» Ты использовал все свои связи, чтобы тебе помогла милиция. Так же было и с мамой. На этот раз ты оберегал меня… Мама упала на улице, внезапно ей стало плохо.

То, что ты их нашел, сообщил адрес и принимал участие во всех приготовлениях к похоронам, — так мужественно. Я у тебя этому научился. Я перенял от тебя это спокойствие. То, как ты себя вел, — это мудрость, сынок. Ты принимал то, чего никому не избежать…

Мне очень помогли люди, которые тебя любили. Пришли ребятишки, твои сокурсники, — Игорь Скляр с Натальей Акимовой, Барон и другие. И все они рыдали, а я сказал им: «Ребятки, не надо так! Вы же на меня все перекладываете». Они даже опешили… А Марат Башаров рухнул на колени и закричал: «Андрюха! Я многому у тебя научился!» Этого, по-моему, не способно выдержать ни одно сердце… И все хотят сказать тебе добрые слова, сказать тебе «спасибо». А ты об этом даже как-то и не думал, ты жил легко и свободно. Помнишь наш с тобой разговор о Моцарте и Сальери? Конечно, лучше быть Моцартом. Но Бог тебя не обидел, дарование у тебя оказалось большое. Причем такое, которое нужно людям, и это самое главное. Ты состоялся как артист. Вроде бы такой ненавязчивый, простой, а сделал себе имя в кино — и не заразился этой «московской болезнью».

Неизвестно, может быть, история пишется только для того, чтобы там было хорошо. Понимаешь? Этого ведь не определить, эти вещи находятся за гранью нашего понимания. Мне кажется, ты понимаешь.

Жаль, что ты себя не берег. Эти твои бесшабашность и свобода… Ты абсолютно не опасался за свою жизнь. Помнишь Сократа: «Человеку, поистине мужественному, не к лицу стараться прожить как можно дольше, а принимать жизнь, какой бы она ни была». Великая мудрость.

В тебе, Андрюша, тоже была мудрость — при кажущемся ее отсутствии. Мудрость вообще такая категория — либо она есть, либо ее нет. Но если ты ею обладаешь, она со временем вырастает, накапливается, примиряет с жизненными невзгодами. Мудрость подсказывает человеку, как вести себя в тех или иных ситуациях, позволяет лучше узнать других людей. А людей ты, сынок, любил. Как ты любил своих друзей! Вон какие они стали! Недавно мы встречались с Лешей Гаккелем, и он рассказывал, как вы с ним шили джинсовые куртки и продавали их как импортные. Тогда это было в духе времени. Что поделать — в те годы ты не был востребован как артист. Чья в этом вина, сказать трудно. Во всяком случае, не твоя, сынок. Хотя, чего уж греха таить, ты тоже руку приложил к тому, что к тебе стали настороженно относиться в театре. Помнишь, после армии ты дал повод думать о себе как о человеке несколько легкомысленном. Режим в театре нельзя нарушать — это святое. Об этом мы с тобой неоднократно спорили. Тебе в вину никто ничего не ставит, теперь все выглядит в особом свете. Но сколько бы ты еще успел сделать и в кино, и в театре! Ты мог бы сыграть очень весомые, серьезные роли.

Я помню, как ты рассказывал мне о своей встрече с Галиной Польских. Ты неожиданно для самого себя назвал ее тетей Галей. Она очень нравилась тебе как актриса. Как ты сказал: «Это такая очаровательная тетка!» Ты ей что-то посоветовал на съемочной площадке, и вместо того, чтобы спросить тебя, кто ты такой и что тебе нужно, Галина Польских стала, как школьница, внимательно тебя выслушивать. Ей это было интересно и нужно. Даже в этом маленьком эпизодике — весь ты. Важно, Андрюша, что к твоему мнению прислушивались многие люди, в том числе весьма известные и уже состоявшиеся. Сцена — вообще сложная вещь, не все ходы на ней можно просчитать заранее, и со стороны, разумеется, виднее. И ты просто не мог не поделиться своим впечатлением от игры. Молодец, сынок! Я думаю, что Галина Польских помнит этот случай и благодарна тебе.

Так люди и должны жить. Я понимаю, сынок, когда ты слышал от меня «должен», «не имеешь права» или «как не стыдно» и т. д., тебя это всегда коробило. У тебя были свои взгляды, свои принципы. Ты по гороскопу, как я уже говорил, львиного происхождения. А тут папа-Дева советы дает… Но я также знаю, что ты был очень неравнодушен к этим советам. Я чувствовал, что тебя интересует мое мнение.

С детства я был для тебя авторитетом. Папа защитит, папа объяснит… Потом между нами возникло отчуждение, с твоей стороны это были нигилистические, чисто возрастные вещи. Вспомни, с какой иронией ты относился к моей работе, называя ее смешной. Для меня это было понятно и естественно. Но отношения «отец и сын» всегда были корректными. С твоей стороны — как элемент уважения и профессионального, и человеческого.

Мы держались друг с другом на равных. Я мог сделать тебе замечание, скажем, по поводу твоего спектакля «Мужчины на час». Оба мы понимали, что нужны деньги, что зрителям почему-то нравятся именно такие спектакли… Но я знал, что в театре ты можешь гораздо большее! К примеру, твоя роль Венечки в спектакле «Москва — Петушки» или главная роль в «Смерти Тарелкина». «Тарелкина» поставил прекрасный режиссер Юра Бутусов, который и собрал самых популярных актеров. Миша Пореченков, Костя Хабенский, Андрей Краско — это же, как говорится, «убойная команда». Но и ты не отставал, ты тоже иногда делал мне замечания. Помнишь, ты посмотрел спектакль «Заноза» по Франсуазе Саган в театре «Приют комедианта» и вдруг сказал мне: «Папа, а чего ты под партнеров подстраиваешься?» — «В смысле?» Ты пояснил: «Поскольку автор — француженка, пьесу вы пытаетесь играть по-французски (а американскую якобы нужно играть по-американски и т. д.), будто вы не русские артисты. Иди от себя — ты интереснее этого твоего Люсьена». И хотел бы я этого или нет, перемены налицо — мне даже интереснее стал этот спектакль, а роль — явно убедительнее.