Мэтью Бжезинский - Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма Страница 2

Теперь продолжу о том, что произошло со мной в тот теплый весенний вечер 1996 года, когда на улице Горького цвели каштаны, а бездомные киевские собаки мирно грелись в лучах заходящего солнца.

Уборка квартиры была прервана пронзительным звонком от входной двери. Первая моя реакция – крайнее удивление, ведь дверной звонок не работал уже несколько недель. Потом я вспомнил, что на прошлой неделе заменил входную дверь после того, как, вернувшись из командировки в Крым, обнаружил, что вход в мою квартиру завален обломками, а линолеум в прихожей испачкан кровью.

Очевидно, хозяин моей квартиры снова был пьян и по случаю моего отъезда решил временно вселиться обратно. Это предположение было основано на том, что хозяина бесило совместное проживание с тещей и то, что она получала от меня плату за сданную квартиру. Перепутав ключи, он в пьяном угаре просто выбил входную дверь. Соседи послали за его сыном-подростком, чтобы тот забрал отца и вызвал «скорую помощь».

Я поклялся подыскать себе более безопасное жилье, рассматривая через глазок молодую женщину, стоящую на лестничной площадке перед моей дверью. Ей было слегка за двадцать – высокая, стройная как тростинка, с торчащими в стороны локтями и золотистыми волосами, уложенными сзади в строгий пучок. Цвет лица бледный, как у «книжного червя», а усталые глаза пристально смотрели на меня сквозь толстые линзы очков в черной оправе.

– Я уже звонила вам раньше насчет учебников, – вежливо прощебетала она.

Как и большинство украинцев, она говорила по-русски. После трехсотлетнего кремлевского правления Украина стала по-настоящему независимым государством, хотя все еще ощущала себя русской провинцией с недоразвитым чувством собственной державности и суверенности и не имела понятия о том, как управлять своими делами. Небольшая часть украинцев была серьезно озабочена состоянием украинского языка, если не считать беззубых крестьян в горных районах Карпат, язык которых представляет собой весьма живой и ритмичный диалект, заимствовавший словарный запас у своих традиционных землевладельцев из Польши и России.

Даже такой невзрачный и скучный президент Украины, как Кучма, бывший во времена Советского Союза директором завода по выпуску ракет с ядерными боеголовками и награжденный многими орденами, обычно начинал каждый свой день с часового урока украинского языка, чтобы уметь произносить на нем тосты на всякого рода официальных банкетах.

– Книги, которые я оставила здесь, – скороговоркой произнесла она беспомощным тоном. – Помните, мы с вами говорили об этом по телефону?

Действительно, несколько недель назад девушка позвонила мне, представившись приятельницей прежнего жильца этой квартиры – господина с четко выраженной чешской фамилией, который поспешно уехал, не оставив своего нового адреса. Она сказала, что учится в университете и что забыла в квартире учебники по математике. Она любезно попросила меня поискать их.

В квартире были сотни книг, включая, конечно же, тридцатидвухтомное собрание сочинений Ленина, разумеется, в красном переплете. После быстрого, но внимательного осмотра книжных полок, я взял трубку и нетерпеливо ответил, что ее книг нигде не видно. Она же настаивала на том, что книги где-то лежат, и поинтересовалась, не доставит ли она мне большого неудобства, если зайдет, чтобы самой отыскать их. Все мое внимание было поглощено пока неясным для меня окончанием статьи, над которой я работал, поэтому я машинально согласился.

В конце концов, речь шла о молодой девушке, которая на самом деле училась, в то время как другие молодые люди бросили учебу, чтобы стать мелкими торговцами или ловкачами по обмену валюты. Ради студентки, которая изучает математику, можно было и прервать на время свою работу.

Мне, который провел пять лет в посткоммунистической Польше, где каждый делал, что хотел, следовало бы критично оценить эту ситуацию и вспомнить о людях, выбравших одну из самых циничных профессий в мире, – о преступниках. Теперь за противоречащее здравому смыслу решение могу винить лишь свое благопристойное канадское воспитание.

Я открыл дверь. Передо мной стояла молодая женщина, одетая, как китайская кукла, в немодную черную блузку с чопорным белым воротником. В том, как она, прошмыгнув мимо меня, ворвалась в квартиру, не было и намека на деликатность.

– Эй! – вскрикнул я, отброшенный ею в сторону. Когда я обернулся, то заметил в темноте за порогом крупную мужскую фигуру. Медленно – мне показалось, что это длится целую вечность, из тени дверного проема на меня надвигался ствол пистолета.

Это был «Макаров» – стандартный пистолет Советской Армии. Я сразу узнал его, поскольку мне довелось видеть множество подобных пистолетов в Польше в начале девяностых годов, когда Красная Армия покидала свои базы в Германии и странах Восточной Европы и советские военные продавали на черном рынке целые арсеналы оружия.

Когда через несколько секунд я вышел из оцепенения, то заметил, что направленный на меня пистолет держит татуированная рука, принадлежащая мужчине крепкого телосложения. Среднего роста, с фигурой носорога, сломанным носом и ничего не выражающим пристальным, угрожающим взглядом, он олицетворял собой тупую жестокость. На мужчине была спортивная куртка цвета красного бургундского вина, плохо сшитая, так, что швы выступали наружу. На лице играла хищная самодовольная ухмылка, а старомодная стрижка была в стиле преуспевающего постсоветского бандита.

Он приложил палец к губам, подавая тем самым международный знак молчания, а затем приказал мне положить руки на голову и пятиться назад.

– Медленно! – прошипел он.

Обычно мозг человека успевает оценивать ситуацию, следуя за взглядом. Однако мой мозг не мог поверить тому, что видели глаза. Единственное, что приходило на ум: «Это не может происходить со мной!» Но именно это было со мной, и я продолжал пятиться в свою квартиру.

– Все хорошо, гад! Теперь ложись на пол лицом вниз! – рявкнул Базз[1] (так я мысленно назвал бандита, поскольку сами они никогда не утруждают себя представлением).

Я знал, что за этим может последовать. Истории о «Диком Востоке» и о нападениях на иностранцев быстро распространялись на Западе. Их рассказывали со всеми подробностями и многократно пересказывали с каким-то патологическим влечением, скорее всего потому, что создавали у человека западного мира впечатление какого-то запредельного кошмара. Основываясь на подобных историях, происходивших в Москве, я ожидал, что меня свяжут в согнутом положении и оставят. Надо думать, такая процедура была стандартной.