Александр Девятьяров - Земля под крылом Страница 2

Вот так вместо радости я привез матери еще одно горе-весть о смерти отца, брита и бабушки. Это было уже весной тысяча девятьсот двадцать второго года. Приближалась пора сева. Но что сеять - у семьи ни зернышка, нет даже картошки для огороди, Однако так вот сидеть, сложа руки, ни мать, и" я не могли. У меня ведь еще были младшие брат и сестра, нельзя допустить, чтобы они отправились на сильно разросшееся кладбище. Надо было что-то предпринимать.

Однажды вечером к нам зашли несколько соседских мужиков. Накурились злого самосада, поговорили о том, о сем и, как бы между прочим, поделились своим намерением съездить в Костромскую губернию, где, как передавали, есть возможность купить или заработать немного картошки. Не прямо, а намеками предложили матери составить им компанию: чем артель больше, тем лучше. Целую ночь мы прикидывали с матерью и так и сяк. Выходило одно - надо ехать, а чтобы скопить кое-какие деньжонки - продать оставшиеся пожитки.

Через несколько дней мы тронулись в путь. Мужики купили железнодорожные билеты, а для меня посчитали его приобретение излишней роскошью.

Нелегким было это длинное по тогдашним временам и долгое "путешествие". Однако я привез около сорока пудов картофеля, которого хватило до нового урожая.

Голод между тем постепенно ослаб, полегчало. Конечно, в этом огромную роль сыграло наше рабоче-крестьянское государство, которое из своих скудных резервов выделяло голодающим губерниям семенное зерно, картофель, помогало чем могло. Сельское хозяйство начало подниматься. Наша семья отстроила дом и хозяйственные постройки, засеяла земельный клин.

Я теперь трудился уже наравне со взрослыми мужиками: работал серпом, литовкой, пахал сохой, клал клади, таскал мешки и солому на токах, в лесу заготовлял дрова. Был я подростком рослым, не по годам сильным и выносливым. Видимо, сказывалась ранняя трудовая физическая закалка.

Но жилось все еще трудно. Нехватки и недостатки подпирали со всех сторон. Поэтому приходилось браться за всякое дело. Бывало, закончится страда, придут долгие зимние вечера - мать с сестрой садятся за прялки, а я брал несложный инструмент и, как умел, подшивал старые растасканные валенки соседей и соседок. Но однажды решил еще раз попытать счастья.

Несколько наших деревенских побывали на Урале, привезли кое-какие деньги и сказали, что там можно подзаработать. К зиме 1926 года я тоже двинулся туда: в одном леспромхозе устроился лесорубом, потом работал на железнодорожной станции грузчиком древесного угля, который выжигали в том же леспромхозе для нужд восстанавливаемых старых уральских металлургических заводов. Тогда у меня зародилась мечта; стану я паровозным машинистом и вот так же буду махать рукой, проносясь мимо станций, полной грудью хватать воздух на дальних перегонах, чувствовать себя свободным, как птица. В крайнем случае, думал я, попрошусь на паровоз кочегаром, буду подбрасывать в топку дрова, шуровать, чтобы дым из трубы тянулся вдоль всего состава и рассеивался где-нибудь среди тайги или таял, как туман, над осенними опустевшими полями.

Но жизнь повернулась по-другому. Думал проработать на Урале одну зиму, а провел там три года, Младшие в семье - два брата и сестра-к тому времени уже подросли; я помогал матери частью своего заработка, и она была довольна. Отсюда, из леспромхоза в двадцать девятом году я ушел на действительную службу в армию, которая стала для меня настоящей школой в полном смысле этого слова. Вначале я был рядовым, затем учился в полковой школе, стал командиром отделения. Армия привила мне огромную тягу к знаниям, и после демобилизации я уехал в Ижевск, поступил на машиностроительный завод, стал заниматься в механико-металлургическом вечернем техникуме (был тогда такой). Думал стать инженером.

Но однажды в 1933 году вызвали к директору техникума. В кабинете сидели два незнакомых товарища. Беседа оказалась короткой. Они спросили:

- Действительную отслужил?

- Да. Последнее время был командиром отделения.

- Член партии?

- Да. Приняли в армии.

- Что вы думаете о том, чтобы поехать в авиационное училище. Вы рабочий, член партии. Авиация наша быстро развивается. Какое ваше мнение?

Я поначалу растерялся: очень уж это было неожиданно. Но потом ответил:

- Если надо, то согласен.

Вот так вскоре я и оказался курсантом Оренбургского авиационного училища, с этого и началась моя летная жизнь, которая не прерывалась тринадцать лет.

* * *

После училища служил в Новочеркасске. Правда, летал слабо: не клеилось с техникой пилотирования, поэтому попал в особый тренировочный отряд. Да и откуда можно было стать сильным летчиком, если за год мы налетали всего 20-30 часов. Но я твердо верил, что в конце концов научусь летать, по крайней мере, не хуже других.

Правда, дело чуть-чуть не повернулось по-другому: мне предложили пойти учиться в военно-политическое училище в Ленинград. Моя кандидатура была одобрена, уже заполнено личное дело и подготовлена вся необходимая документация, и вот состоялась окончательная беседа с представителем политуправления. 

А какое ваше личное желание, товарищ Девятьяров? - спросил он.

Подумав, ответил:

- Мне хотелось бы по командной линии, но если надо, то согласен заняться политической работой.

- Вы недооцениваете партийно-политическую работу. Отложим пока ваше личное дело.

Так на этом все закончилось. Меня вскоре направили летчиком в тяжелый бомбардировочный полк.

В апреле 1940 года меня с двумя товарищами откомандировали инструктором в школу пилотов. За год, ведя курс по сокращенной программе, я выпустил группу, обучая курсантов полетам на самолетах По-2 и Р-5. Тут уж пришлось полетать! Только посадок сделал 1237, а в воздухе пробыл более 280i часов.

После расформирования школы осенью 1940 года меня назначили командиром корабля ТВ-3 в школу стрелков-бомбардиров.

Здесь меня и застала Великая Отечественная война. Конечно, мы все думали, что нас, опытных летчиков, немедленно направят на запад, на фронт и мы будем бить ненавистного врага, бомбить его войске, взрывать штабы и склады, а если разрешат, то побываем И в небе над фашистской Германией. По "место итого школу эвакуировали на Урал и там слили с училищем штурманов. Меня назначили командиром отряда, в котором было около 150 курсантов и 10 человек летного состава. Мы готовили летчиков для ночных бомбардировочных полков, которые защищали Москву.

Однажды (это было зимой 1942 годи) мне и летчику Бондаренко (он являлся старшим) приказали на двух самолетах Р-5 перебросить во вновь организованные авиационные мастерские эмалит, который необходим для ремонта самолетов. Но когда мы сели на конечном аэродроме, я заметил, что на моей машине лопнула откачивающая масляная трубка, масло лилось. Процедура ее ремонта была довольно сложной: надо было снять трубку, слить воду, чтобы не заморозить мотор и радиатор, а после того, как трубку запаяли - привезти горячую воду, залить ее и только тогда запустить мотор. В общем понадобилось для всего этого около двух часов. Бондаренко ждать не стал, улетел обратно. Без меня он улетел с промежуточного аэродрома, куда я добрался к ночи и где переночевал. А утром вручили телеграмму, которой начальник штаба запретил дальнейший полет до особого распоряжения.