Кэтрин Дюпре - Джон Голсуорси Страница 2

Впоследствии Джон Голсуорси-старший построил на участке в Кумбе еще два дома: Кумб-Крофт и Кумб-Лэй, и семья постоянно переезжала из одного владения в другое. В дневнике Бланш Голсуорси есть запись о том, что в 1868 году они поселились в Кумб-Уоррене, с 1875 жили в Кумб-Лэе, с 1878 – в Кумб-Крофте, в 1881 году вернулись в Кумб-Лэй и в том же году уехали из Кумба навсегда.

Кумб-Уоррен был достроен вскоре после рождения Джона, и именно в Кумбе прошло детство писателя, его братьев и сестер. Джон Голсуорси-старший, безусловно, сделал все, чтобы обеспечить своим детям должный образ жизни – «чистый воздух, парное молоко, собственные фрукты и овощи». Дети осознавали, сколь многим они обязаны отцовской заботе и вниманию: «Удивительно, с какой хозяйской предусмотрительностью строил он дом и распределял землю на склоне холма...»

Но не только отцовское чувство помогало Голсуорси-старшему столь продуманно и разумно растить своих четверых детей. В лирической новелле «Портрет» сын характеризует его как высокообразованного человека, интересующегося всеми видами искусства и особенно тонко чувствующего красоту в любых ее проявлениях: «Хорошенькое личико, стройная фигурка, нежная мелодия, танцы, пение дрозда, луна между ветвями тополей, звездные ночи, сладкие запахи и язык Шекспира – все это глубоко трогало его, тем более что он сам не умел ярко выражать свои чувства. Его литературные опыты были до крайности наивны и высокопарны; правда, стихи в юмористическом духе удавались ему лучше, в целом же он стыдился, как и его современники, выражать свои чувства иначе, как в классическом стиле».

Эту любовь к природе Голсуорси-старшего в известной степени унаследовал его сын. Позднее выяснилось (а с годами это проявлялось все заметнее), что к нему также перешла от отца сдержанность в выражении своих чувств, которая стала камнем преткновения в бесплодных попытках Голсуорси-старшего создать что-нибудь самому.

Хотя Голсуорси-старший и не был пишущим человеком, он был необыкновенно начитан: среди его любимых авторов были поэты Мильтон и Байрон, прозаик Джордж Элиот[2], а в последние годы жизни, к удивлению окружающих, он, как и его сын, стал горячим поклонником творчества Тургенева, которого в то время начали переводить на английский язык. Его интересы распространялись также на музыку и театр, он любил Моцарта, Бетховена и Вагнера, восхищался игрой Ирвинга[3], улавливал разницу между игрой современных актеров и мастеров времен его юности, таких, как Эдмунд и Чарлз Кин[4].

Как и сын, он тщательно заботился о своей внешности, избегая при этом любой экстравагантности: он, «казалось, никогда не снимал отлично сшитых мягких башмаков на пробковой подошве и не выносил никакой другой обуви, потому что об нее можно испачкать руки с длинными отполированными ногтями и проступавшими сквозь кожу голубыми жилками».

Воспоминания Голсуорси об отце кажутся непомерно восторженными, перед нами прямо-таки образец совершенства, хотя трудно представить себе человека культурного и высокообразованного, являющегося одновременно хитрым и решительным дельцом, преуспевающим адвокатом, да вдобавок еще и идеальным отцом семейства. И все же дети видели Голсуорси-старшего именно таким; и в своих романах Голсуорси-младший вновь и вновь изображал идеальные отношения отцов и детей.

Совсем иными красками рисует Голсуорси образы матерей. Совсем нередко это суетливые, утомительные существа; единственное, пожалуй, исключение – миссис Пендайс в романе «Усадьба». Бланш Голсуорси тоже была заурядной женщиной с тяжелым характером, и хотя дети старались как можно лучше исполнять свои сыновние и дочерние обязанности, нетрудно заметить, что они считали ее весьма докучливой особой.

Миссис Голсуорси не блистала особым умом или интеллектом. Ее интересы сосредоточивались вокруг дома и семьи; однако даже в этом она была чересчур обыденна И прямолинейна. Она очень любила маленькие предметы, у нее даже был набор миниатюрных домашних инструментов, игрушечные веник и совок для мусора. Она раздражала своих дочерей тем, что постоянно суетилась вокруг них, то поправляя на них одежду, то играя их волосами. «Что касается внешности или одежды, она, как никто другой, подходила под общепринятые стандарты», – писал о ней Голсуорси. В то же время она обладала всеми достоинствами настоящей леди своей эпохи. Она свободно говорила по-французски, пела и немного играла на рояле, искусно вышивала, хорошо ездила верхом и «могла продемонстрировать меткую стрельбу из лука». Но она редко читала книги и, что больше всего раздражало ее сына, «никогда ни над чем не задумывалась». И все же нельзя не посочувствовать Бланш, обе дочери которой были «синими чулками», читали Эмерсона[5], бесконечно обсуждали философские и религиозные проблемы. Должно быть, порой она чувствовала себя чужой в своей собственной семье; ее родные постоянно подвергали сомнению те вещи и понятия, которые для нее самой были незыблемыми истинами. Королевская семья, церковь, общественная иерархия – все это было для Бланш неотъемлемой частью того мира, в котором она жила. Она не могла себе и представить, что мир этот может измениться.

Философски настроенная Лилиан, пытаясь понять, почему они с матерью так непохожи друг на друга, пришла к выводу, что мать ее «жила интересами лишь внешнего мира, преуспевая в ведении домашнего хозяйства и выборе фасона платьев, в содержании в чистоте комнат, организации обедов, руководстве прислугой и т. д.» и «бесконечно страдала от неаккуратности, которая проявлялась главным образом в следующем: брошенные где попало иголки и булавки, не убранные на место книги, газеты и т. д., ошибки в правописании и в соблюдении правил этикета; но больше всего ее раздражала небрежность в одежде».

Джон и Бланш Голсуорси не очень подходили друг другу, и первые годы их супружеской жизни не были особенно счастливыми. Оба обладали сильными характерами, и ни один не собирался уступать другому. Но в просторных викторианских строениях в Кумбе и позднее на Кембридж-Гейт у Гайд-парка было достаточно места, чтобы недовольные друг другом супруги могли бы мирно сосуществовать. Они не мозолили глаза друг другу, как обитатели современных жилищ, встречались лишь за обеденным столом или во время семейных и светских торжеств; у них и в помине не было взаимопонимания, за которое так борются сегодняшние мужья и жены.

И тем не менее финал их совместной жизни был весьма странным и похожим на фарс: за два года до смерти мужа, когда тому шел уже девятый десяток, Бланш решила, что он уделяет слишком много внимания гувернантке их внуков. Даже не выяснив, насколько обоснованны ее подозрения, Бланш собрала чемоданы и ушла от мужа, с которым прожила более сорока лет. Она сняла квартиру в Кенсингтоне, и Джон остатки своих дней проводил по очереди то у одной, то у другой своей замужней дочери.