Ален Деко - Апостол Павел Страница 2

Ответ простой и верный, но только, кажется, не облегчающий пути ни ему, ни нам, потому что эти слова, «если есть вера», на деле и означают главную границу между Богом и человеком, между Человеком и человеком, между автором и читателем. Если вера есть, то дальше можно и не писать, а если нет, то хоть испишись. Но писание все-таки есть путь к вере, развертывание этого тонкого и редкого цветка.

В одной из глав Деко со смущением пишет, что в посланиях апостола Павла «Христос огнем горит на каждой странице, а Иисус остается незамеченным», мучаясь и не понимая, как можно миновать человеческий путь для постижения Господнего. У самого Деко как раз долго горит огнем Савл, а незамеченным остается Павел, даже переживший откровение и ставший Павлом. Человек все перевешивает апостола. И хорошо, что автор не торопится, не обманывает себя и нас, понимая, что обманом тут не возьмешь — притвориться верующим нельзя.

Он смотрит, как мальчик Савл с самого начального детства, с первых сознательных шагов искренне и горячо начинает со слов «Благословен будь, Господь» и тем усыновляется небу, но не делает из этого дальних и скорых выводов, возможно, понимая, что и самые небесные слова без откровения не приближают неба: ведь и мы где находимся в духовном нашем состоянии — а каждый новый день начинаем с Отче наш… Значит, и для Павла дело не в одних благочестивых домашних уроках, не в одном следовании закону и не в одном ученичестве у великого Гамалиила. Все это только приготовление «почвы», чтобы однажды, когда придет час, завеса разорвалась и идущий преследовать христиан Павел услышал: «Зачем ты гонишь Меня?» — и понял и принял Христа всего и сразу — без следования Ему в иерусалимской жизни, без знания Его учения, без участия в Тайной вечере. Откровение не школьно и не экономно и дается не «по чайной ложке». Подлинно — все и сразу!

И хорошо, что Деко здесь уже не смущается, как Ренан, и не пускается в спекуляции о «магнитных бурях» Дамаска и «впечатлительности» Павла, не обнаруживает трусливых уловок ума, который во что бы то ни стало хочет остаться «на земле». И хоть он еще часто на протяжении книги будет шутить, называя Луку «нашим специальным корреспондентом» при Павле, улыбаться над ролью женщин (француз же!), уловлять нас «образованностью» Павла, подчеркивая его арамейский Христа и греческий Сократа, ссылаться на цитируемых им в посланиях афинского поэта Менандра, критского поэта Эпименида или стоика Арета, мы уже будем видеть, как его сердце проникается любовью к некогда смутившему его герою, проникается его стремительной силой и правдой. И скоро мы увидим, что он сроднится с душой апостола до того, что станет доверчиво пенять ему, когда тот будет поступать не так, как хотелось бы любящему автору. Так после обрезания юного Тимофея автор, уже принявший выстраданную апостолом мысль о том, что обрезание не приближает ко Христу, трогательно выговаривает ему: «Почему ты разочаровываешь нас? С теми, кто тебе друг, следует быть искренним». Ему горько, что апостол преступил свою мысль без видимой надобности. Хотя если бы мы осмелели до той же близости к Павлу, как Ален Деко, мы могли бы легко предположить, что этим он хотел окончательно испытать юношу перед долгим совместным путем и страданием и приблизить его в обрезании до сыновства, ведь он и сам в этом сын закона и никогда не забывал первенства иудаизма.

Но когда подойдет для Павла час настоящего испытания, когда он соберется в последний раз в Иерусалим, зная, что единоверцы не пощадят его за проповедь язычникам, что даже и христиане брата Господня Иакова отступятся от него за нарушение закона, Ален Деко уже будет весь любовь и доверие. Он не станет вместе с несчетными толкователями, на все лады судившими апостола Луку за приблизительность и невнятность рассказа об этом важнейшем событии, искать какого-то своего здравомысленного варианта, а просто поверит Луке, с которым, как и с Павлом, делил долгий путь книги. Ведь Лука по-человечески, по-стариковски мог многое забыть, потому что писал Деяния апостолов спустя годы после событий, но оставался верен в главном движении сердца и общем тоне сказанного. Историк в Деко на минуту отступает перед простым движением сердца, и это дороже всех доказательств науки, потому что бывают мгновения, когда истина для читателя убедительнее доказывается верой автора, чем свидетельством документа.

Павел и Лука многому научили своего биографа, что делает книгу счастливо живой.

Мне бы хотелось обсудить с читателем в этой книге всё. И странную нереальность императоров, подлинных современников Павла — скучающего Тиберия, безвольного Клавдия, безумного Нерона — словно они из какой-то мифологической истории и страшной дали, а Павел и раньше их, и в самом живом сегодняшнем сердце — подлинно в бессмертии, которое не требует доказательств, потому что слышно во все дни истории и за каждой Литургией. И восхищение Алена Деко тем, как на его глазах рождается Первое апостольское послание Павла (из Коринфа к фессалоникийцам). Как начинается словесная архитектура христианства, соборное строительство учения (ведь и представить нельзя, что в пору этого Первого послания ни одного Евангелия еще нет, что они все впереди и это первое начертание учения, первая запись, первое чудо Слова, которое было у Бога и было Бог). И то, как «душевное» христианство борется на страницах книги с духовным, послушание закону с дерзновением, удобное с пламенным.

Но я ведь только «привратник» книги, кому выпала счастливая возможность открыть ее двери первому, и мне естественно хочется, чтобы скорее вошли другие. И потому потороплюсь сказать главное: почему эта книга насущна сегодня, как была бы насущна и вчера. Я понимаю сомнение автора, поставившего на «человека» в Павле, когда он с беспокойством спрашивает в конце: «Может, мне следовало попытаться подняться на его высоту, а не низводить его до моей слабости?» Может быть. Но можем ли мы подняться, встать вровень с апостолом одним усилием замысла? «Вырасти» можно только «не заметив», как вырастает в жизни каждый человек. Может быть, Ален Деко и низводил апостола «до своей слабости», но сам при этом высился в любви и понимании. И, может быть, с этой книгой читатель не приблизится к пониманию Христа в его святой непостижимой простоте, с какой Он открывался тивериадским рыбакам, но зато он поймет Его в гораздо более насущном сегодня смятении мысли и сомнении.

Они не зря в русской иконе всегда рядом — простой Петр и сложнейший Павел, первый и тринадцатый, видевший Учителя ближе всех и не видевший вовсе, сердце и ум, любовь и вопрошание, доверие и сомнение. Они таковы и в нашем сознании. И Петра, к сожалению, в нас меньше, но зато как важно в разумном и безумном веке всякое слово о Павле.