От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой Страница 2

Начинает портиться погода. Только что солнце ярко освещало реку и круглая вершина горы Маркрам была хорошо видна. Но я, оказывается, не обратил внимания на рваный клок облака над Маркрамом, а это уже, по словам Валерия, к непогоде.

И верно, вскоре ветер выгнал из-за горного хребта огромную тучу с обвислыми краями, и, перевалив через него, она опустилась, заняв собой чуть ли не половину неба. Амур стал свинцовым, сплошь покрылся беляками.

Когда мы подъезжали к Чнырраху, уже вовсю хлестал крупный косой дождь.

Дома в Чныррахе добротные, под белым железом. Возле каждого дома огород. На тонких жердях растянуты старые сети. Под застрехами на распялках вялятся сиги, корюшка. На краю села стоят длинные, приземистые, похожие на амбары строения. Это — засольные цехи. Входишь туда, и в нос ударяет густой, застоявшийся запах сырой рыбы и тузлука. В цехах сумрачно, лампочки под бетонным потолком почти не прибавляют света.

Идем через цех на приемный плот. Там одиноко сидит на корточках старик сторож. Попыхивая короткой трубкой, он смотрит сквозь сетку дождя на Амур: не покажется ли на горизонте колхозный буксир с кунгасами?

— Чего же, батя, в цехах так пусто? — спрашивает сторожа Валерий.

— А с чего, паря, тут будет густо? — в тон отвечает старик, сдвигая на затылок выцветшую на солнце фуражку с черным бархатным околышем. — Третий день не подают рыбу на плот.

— Что, совсем ничего не берут?

— Спервоначала малость взяли, а вот уж три дня не берут. — И сокрушенно прибавляет: — Чтой-то нонче застряла горбушка. Сказывают, море что ли, се дни штормит, али еще чо.

Старик, покряхтывая, встает, разминает колени, поправляет фуражку.

— Шли бы в контору, — советует он, — там Константин Эдуардович, они обрисуют...

Константин Эдуардович, главный инженер местного рыбозавода, старый знакомый Валерия Благодатского, встречает нас приветливо, но сдержанно. Невысокий, худощавый, с резкими чертами лица, он на вопрос, что нового в Чныррахе, отвечает не сразу, словно собирается с мыслями.

— Я смотрел в окно, как вы прошли в цех, — сказал он, усаживаясь в кресло и закуривая, — так что смогли убедиться — пока у нас ничего нового нет. — И тут же оговорился: — Путина, правда, только началась. Может, еще дело и поправим. — И, посмотрев на Благодатского, прибавил: — Сами знаете, у нас ведь и так бывает.

— А верно это, Константин Эдуардович, что шторм у мыса Джаоре раскидал рыбные косяки?

Строгое, почти замкнутое лицо инженера оживилось, в глазах блеснула ироническая улыбка.

— Конечно, шторм в пору путины нам не на пользу. Ведь все виды тихоокеанского лосося, как правило, идут метать икру в свои родные нерестилища. Как ни труден и долог этот ход против течения, но идут — такова извечная воля природы. А среди проходных лососей горбуша — рыба особенная. Она быстро растет. Уже на второй год она возвращается в Амур взрослой, готовой для размножения, в то время как кета приходит в пресные воды через три-четыре года. Да и нерестовые речки у горбуши расположены в основном в устье Амура. Особенно много заходит ее в Амгунь. Поэтому она не истрачивает своих жиров и белка на длинный, утомительный путь, сохраняет свои вкусовые качества. Словом, многое говорит в пользу горбуши. Но, к сожалению, мы слишком мало знаем о ней. Почему, например, чередуются годы ее больших и малых ходов? Замечено только, что через каждые десять лет идет большая горбуша. А вот почему это так? От чего зависит? А вообще-то запасы амурского лосося надо восполнять. Два-три рыборазводных пункта потерь не восполнят. Их нужно иметь, как минимум, добрый десяток! Не менее важный вопрос — уход за нерестилищами. Край наш чудесно растет, строится. На месте прежней тайги встают новые города. Это естественно. Но с отступлением тайги местами пересыхают и лесные речки. А ведь каждая такая речка, пусть самая крохотная, для проходных рыб, можно сказать, и колыбель и могила. Там они рождаются, оттуда уходят на морские пастбища в нагул и туда же, как вы знаете, возвращаются, чтобы дать потомство и умереть. Словом, свято место! — И, подумав, говорит: — Надо бы нанести на карту нерестовые речки и распространить ее среди лесорубов, чтобы знали, где лес рубить, а где оставлять. — Он слегка улыбается, гасит в пепельнице недокуренную папиросу и опять глядит через плечо на речной берег, где все еще льет, затихая, неторопливый дождь.

Хотя картина, нарисованная главным инженером, не слишком меня порадовала — очень уж тихо в Чныррахе, — чувствовалось однако, что она продиктована искренней заботой о завтрашнем дне амурского лимана.

Да и сам я, чем больше узнавал о необычайной природе амурских лососей, тем ближе к сердцу принимал рыбацкие тревоги. Будь даже нынешняя путина наисчастливейшей из всех предыдущих, этих тревог и забот, я думаю, в будущем не только не убавится, а станет, вероятно, еще больше.

Константин Эдуардович предложил нам пожить несколько дней в Чныррахе, и в другой раз мы бы с Валерием охотно согласились, но нам не терпелось поскорей попасть на дальние заездки, где, должно быть, путина в самом разгаре.

— Спасибо, — поблагодарил я, — поедем в Оремиф, может быть, у них там дела идут получше?

— Кажется, повеселей, чем у нас, — соглашается он.

От Чнырраха до Оремифа езды на машине часа два, а погода за это время менялась трижды.

Ветер то прогонял нависшую над рекой тучу, и показывалось солнце, то снова нагонял, и становилось сумрачно.

Амур уже не утихал.

Он волновался, бурлил, сделался похожим на море. Приливные волны с гулом накатывались на скалистый берег, дробились, рассыпая каскады зеленоватых брызг.

Все чаще встречаются на пути шумные нерестовые речки. Они стремительно выбегают из лесной чащи, пересекают дорогу под зыбкими деревянными мостиками и устремляются в Амур. В иные речки уже понемногу заходит горбуша.

И я подумал: «В брюшке горбуши около трех тысяч икринок. Если даже половина в нормальных природных условиях даст приплод, какой огромный урон терпит рыбное хозяйство из-за того, что нерестилища не приготовлены