Владимир Кораблинов - Жизнь Кольцова Страница 2

Отдельным изданием «Жизнь Кольцова» вышла впервые в Москве (1956). За ним последовало еще несколько переизданий. На экранах страны прошел кинофильм «Песня о Кольцове», по мотивам романа на сцене областного драматического театра режиссер Фирс Шишигин поставил спектакль, о котором и поныне с восхищением вспоминают старожилы.

Кто-нибудь, очевидно, подумает: «Экую золотую жилу откопал Кораблинов!» А он и не откапывал. Эта самородная жила всегда была с ним, точнее сказать – в нем самом, в его сердце. Немногие знают, что еще в 1929 году «Неделя», литературное приложение к воронежской газете «Коммуна», опубликовала стихотворение В. Кораблинова «Воспоминание об Алексее Кольцове». Но интерес к поэту возник гораздо раньше.

«С отрочества любил я Кольцова, – говорит сам писатель, – за его изумительные стихи. С юношеских лет наивно гордился тем, что родился с ним на одном и том же месте русской земли, что то же небо, те же заречные дали виделись ему и мне. Но всегда над этой любовью, над этой наивной гордостью жило еще и чувство близкой родственности к поэту.

Это, впрочем, понятно и свойственно всякому русскому. Где-то, за тридевять земель от Воронежа, спрашивают вас: откуда пожаловали? Вы отвечаете. «А-а, кольцовская родина!» И в глазах, в улыбке нового знакомца, может, сроду и не бывавшего в наших краях, но, как все русские, знающего и любящего Кольцова, – теплота родственной близости…»

Такой теплотою согреты и страницы романа. Перед нами возникает обаятельный образ поэта-степняка, слагавшего свои песни в бесконечных поездках верхом, не расстававшегося с заветной тетрадочкой даже в седле. Незамедлительно проникаемся мы нежными симпатиями к человеку, на долю которого выпало столько испытаний, но который не позволил нравственно себя растоптать.

Ценность книги состоит в том, что автор не просто рассказывает эпизоды из жизни выдающегося литератора. Он их осмысливает, строит на них собственную концепцию. Перед нами не иллюстративный роман-биография, а, так сказать, роман-судьба.

В воспоминаниях современников Кольцов нередко рисуется смиренным сочинителем-прасолом, заискивающим перед сильными мира сего. Кольцова настойчиво пытались зачислить по «ведомству» необразованных пиитов-самоучек. Даже похвалы по его адресу расточались весьма сомнительного качества. По сути, они сводились к банальной благонамеренности: вот, мол, пример того, чего может достичь православный народ, процветающий под державной защитой августейшего монарха.

Совсем иным видится Кольцов писателю. Не забитым, приниженным, не смеющим поднять голову выше незримого, но твердо означенного уровня. Не малограмотным купчиком, погрязшим в тине житейской прозы. Трудно поверить, чтоб подобный недочеловек мог стать задушевным другом таких рыцарей духа, как Николай Станкевич и Виссарион Белинский. Конечно, Кольцов был другим.

Каким же именно?

Здесь перед В. Кораблиновым возникала опасность: закоснев в местном патриотизме, впасть в противоположную крайность, подсластить розовым сиропчиком образ народного поэта. К счастью, этого не произошло. Отбрасывая в сторону частности, можно считать, что Кольцов, каким он выведен в романе, схож с оригиналом.

Противоречия, которые раздирают героя, не придуманы автором. Кольцов был земным существом – детски-бесхитростным и одновременно лукавым, столь же восторженным, сколь и деловитым. В нем удивительным образом сочетались практическая сметливость и романтика, покорность и удальство. Этими же чертами наградил поэт и многих своих персонажей.

Но главное, стержневое свойство кольцовской натуры – это желание вдохнуть жизнь полной грудью, чтоб, как говорится, по жилушкам растеклось. В одном из писем поэта находим строки: «Я русский человек. Шапку снимем пред грозой, а в сердце кровь не остановим; холод по телу пустим, но в теле не удержим…» В этих словах – весь Кольцов с его внутренним пламенем, с его огненными страстями.

В произведении немало бытовых сцен (кстати, отлично написанных). Это закономерно: из них складывались будни героя. Вместе с тем автор часто вводит его в дворянские салоны и литературные кружки. Кольцов только прикидывался там простачком. На самом деле он никогда не мог утолить в себе духовную жажду. Над чувственной стороной действительности он воспарял в сферу интеллектуального, к высотам искусства.

В. Кораблинов, однако, не стремится проникнуть в святая святых героя, обнажить самый процесс творения. Как создавал свои шедевры Кольцов, эту сокровенную тайну он унес с собою. Задача романиста не в том, чтобы показать, как рождаются художественные образы, а в том, чтобы убедить читателя, что они должны были родиться, и именно такие, а не иные. В целом автор с этой задачей, на мой взгляд, справился.

Алексей Кольцов однажды замечательно выразился: «Великое дело – пахать большую ниву для пользы человека!» Сам он как раз и распахивал ее.

Сеять на эту ниву вскоре вышел Иван Никитин.

Есть особая логика в том, что сначала появился у В. Кораблинова роман о Кольцове и лишь потом – о Никитине. Дело, разумеется, не во внешней хронологической канве (Кольцов родился на пятнадцать лет раньше Никитина), а в том, что писать о последнем несравненно труднее, чем о его предшественнике. Сама жизнь Кольцова кажется куда более «романической», чем участь Никитина. В первом случае к услугам биографа экзотика разительных контрастов: степное раздолье, скотобойня по колено в бычьей крови, пылкая любовь к крепостной девушке, столичные ресторации, дружба с Белинским, медленная смерть в постылом отцовском доме.

Во втором случае житейские тона более приглушены, размыты, не столь кричащи – однообразная череда времен года на постоялом дворе, открытие незадолго до кончины книжной лавки, робкая любовь, едва блеснувшая на закате дней. Только мучительное ожидание конца рядом с пьяницей-родителем напоминает нам аналогичную картину с Кольцовым. Но и здесь драматизма больше скрытого, затаенного, загнанного внутрь; не случайно так потряс Герцена своей жуткой обыденностью жизненный финал Никитина (в письме к Н. П. Огареву от 4 сентября 1869 г. он восклицает: «Читал ли ты в „Вест. Европы“ описание смерти Никитина – это ужаснее Кольцова…»).

Словом, как «романный» материал биография Кольцова гораздо выигрышнее во многих отношениях по сравнению с никитинской биографией. Темпераменту страстных песен Кольцова соответствует темперамент его судьбы. В душе Никитина клокотали чувства ничуть не менее кипучие, но они почти не находили иного выхода, кроме как в стихах (да и то не всегда).

Читатель, берясь за биографическое повествование, не без основания рассчитывает погрузиться в чужую жизнь, как в стремительный, полноводный поток, который вынесет на какие-то новые, лучшие рубежи. Но у всякой реки помимо бурных водоворотов, возникающих на ее поверхности, есть и глубинное, придонное течение, более важное для самого существования реки, чем верхний слой.