Уинстон Черчилль - Поход Яна Гамильтона Страница 2

Какой путь будет выбран? Я наводил справки. Штабные офицеры, вкрадчивые и непостижимые, только улыбались — удивительно, как хорошо люди умеют хранить секреты, которых они сами не знают. Необходимо было найти более непритязательный источник правдивой информации, и после усердных поисков я узнал от железнодорожного носильщика, или от кого-то подобного, что все попытки починить мост через реку Сандей на неопределенное время отложены. Это подтвердили дальнейшие расспросы.

Итак, что это могло значить? Насколько я понял, никакого прямого наступления на Биггарсберг в ближайшее время не предвидится; и поскольку от идеи сократить армию Наталя для пополнения силы Капской колонии определенно отказались, остается только западное направление.

Было бы абсурдно форсировать перевал Ван Реенена с неизбежными большими потерями, тогда как, дождавшись, пока основная армия дойдет, скажем, до Кроонстада, мы можем пройти там, не встретив сопротивления. Поэтому очень похоже, что войска в Натале ничего не предпримут, пока должным образом не разовьется наступление лорда Робертса, тогда они смогут войти в Свободную Республику и действовать вместе с ним. Во всяком случае, намечается некоторая задержка.

И тогда я сказал себе: отправлюсь в Блумфонтейн, увижу все, что там можно будет увидеть, и по пути вернусь в наталийскую армию, когда она пройдет через перевалы.

Я покинул лагерь бригады Дундональда рано утром 29 марта и, проехав через Ледисмит, прибыл на железнодорожную станцию и сел на поезд, который отходил в десять утра. [458]

Поезд шел через знакомую местность, шел быстро и легко. Мы уже миновали кустарник, где месяц назад передовые эскадроны Дундональда, скакавшие с бьющимися от волнения сердцами, наткнулись на голодные пикеты Ледисмита. Через четверть часа мы проехали мимо госпитального лагеря у Интомби Спрюйт. Слава Богу, нет больше никакого госпитального лагеря. За два дня до моего отъезда последних из 2500 больных и раненых перевели в большой госпиталь и в рекреационные лагеря на реке Моой и в горах. Мы быстро пролетели мимо равнины Питерса, и я вспомнил, как брел по ней пять месяцев назад, несчастный пленник, жадно смотревший на воздушный шар над Ледисмитом, зорко охраняемый бурским конным конвоем. Затем поезд въехал в глубокое ущелье между Бартонс Хилл и Железнодорожным холмом, в ложбину, которую кавалерия «обмахивала» в день сражения, и, набрав скорость на спуске к Тугеле, провез нас вдоль всей бывшей линии фронта буров. Повсюду видны были следы боев. Банки из-под галет ярко сверкали на склонах холмов, как гелиографы. Местами склоны были перегорожены, как соты, каменными стенками и заграждениями, прикрывавшими убежища пехоты в ту неделю, когда люди лежали под палящим солнцем, под перекрестным огнем пушек и винтовок. Тут и там среди терновых кустов белели деревянные кресты. Холмы были увенчаны темными линиями бурских траншей. Поезд промчался, и все осталось позади.

Я знал каждый склон, каждый холмик, каждую неровность почвы, как знают мужчин и женщин. Здесь было хорошее укрытие. Здесь было опасное место. Здесь было разумнее остановиться, а здесь — бежать. За этим крутым бугром можно было укрыться от шрапнели. Эти скалы давали хорошую защиту от ружейного огня с фланга. Всего лишь месяц назад все это значило так много.

Поезд осторожно пропыхтел по временному деревянному мосту у Коленсо и выехал на равнину за ним. Мы пронеслись мимо зеленого холма, где артиллерия несчастного Лонга была разнесена в клочки, мимо Пушечного холма, откуда так часто стреляли большие морские орудия, через лагерь у Чивели, точнее, через место, где он стоял, мимо обломков бронепоезда, которые так и лежали там, куда мы их с таким трудом оттащили, чтобы [459] очистить путь, через Фрир и Эсткорт, и так, через семь часов пути, мы прибыли в Питермарицбург.

Остановившись в Питермарицбурге только для того, чтобы пообедать, я отправился ночным поездом до Дурбана, где мне посчастливилось застать судно «Гвельф», в тот же день отправлявшееся в Ист-Лондон.

Если вы заснули, когда поезд покидал Ист-Лондон, то проснетесь в полном порядке в Квинстауне. В нем нет ничего такого, что произвело бы впечатление на путешественника, кроме маленького мальчика, лет двенадцати, в столовой на железнодорожной станции — он один, без посторонней помощи, ухитряется очень проворно и с важным видом обслуживать десятка два пассажиров за то короткое время, которое отводится для еды и отдыха. Пять месяцев назад я ехал по этой ветке, надеясь попасть в Ледисмит прежде, чем дверь захлопнется, и был поражен этим деловитым ребенком. С тех пор многое произошло рядом с тем местом, где он живет. Но он был по-прежнему там, война не нарушила его жизни, Квинстаун был за ее пределами.

В Стеркстрооме линия пустых траншей, флаг Красного Креста над госпиталем и расширение территории кладбища говорили о том, что мы пересекли границу между миром и войной. Пройдя через Молтено, поезд прибыл в Стормберг.

В Стормберге я передумал. Вернее — что то же самое, но звучит лучше — я принял решение.

Я слышал, что в ближайшие две недели никакого немедленного наступления из Блумфонтейна не предвидится. Потому, решил я, мне следует отправиться в Кейптаун и укрыться на неделю в «Приюте Илота». И я поехал в Кейптаун — семьсот миль за сорок восемь часов в плохих поездах по только что вновь открытым участкам железной дороги. Кейптаун в настоящее время — не то место, которое способствует просвещению. Это просто центр интриг, скандалов, лжи и слухов. Прибывший туда останавливается в отеле Монт Нельсон, если удается получить комнату. В этом заведении он найдет всю роскошь первоклассных европейских отелей, но без вытекающего отсюда комфорта. Там подают хороший обед, но он успевает остыть, прежде чем попадает на стол; там просторная столовая, но она переполнена; есть чистые европейские официанты, но их мало, и они редки. [460]

Весь город набит доморощенными стратегами и сплетницами. На один акр там приходится больше полковников, чем в любом другом месте за пределами Соединенных Штатов, и если социальная сторона жизни непривлекательна, то политическая ничуть не лучше.

Бушуют партийные страсти. Некоторые из британской секции — эти ужасные патриоты, которые ходят на демонстрации, но не сражаются — только что отличились, напав на улице на мистера Шрайнера.

Голландская секция, некоторые представители которой — те самые люди, которые, сами ничем не рискуя, подтолкнули Республики к роковому решению, все те, кто улыбался и потирал руки, когда британцы терпели неудачи, на публике вели себя тихо, но внимательно следили за прибывающими пароходами в ожидании членов Парламента и прочих влиятельных людей, которым нашёптывали сладкоречивые заверения в своей преданности Империи вкупе с различными предложениями об урегулировании конфликта.