Аарон Хотчнер - Папа Хемингуэй Страница 2

В другом своем выступлении он сказал:

«Все хорошие книги имеют одно общее свойство — они правдивее, чем реальность, и, перевернув последнюю страницу такой книги, вы почувствуете, что события, описанные в ней, происходили в действительности, и происходили именно с вами. И тогда счастье и горе, добро и зло, радость и печаль, еда, вино, люди, погода — все, о чем вы прочитали, навсегда останется частью вашего прошлого. Если вы можете это дать читателю — вы настоящий писатель».

Со дня смерти Эрнеста, последовавшей в 1961 году, о нем было написано множество книг. Его четвертая жена, его первая жена, его брат, сестра, младший сын, университетские профессора, которые никогда не встречались с Эрнестом, близкие друзья и просто жулики и даже одна самопровозглашенная любовница — все эти люди написали книги о Хемингуэе, причем каждый создает свой образ писателя, что не удивительно. Кроме того, Мэри Хемингуэй опубликовала письма Эрнеста, адресованные членам семьи, редакторам, деловым партнерам и многим другим.

Когда я писал эти воспоминания, Мэри безуспешно пыталась воспрепятствовать их публикации, чтобы прекратить все разговоры о самоубийстве Эрнеста. Ей очень хотелось представить его смерть как несчастный случай — якобы он застрелил себя случайно, когда чистил ружье, оказавшееся заряженным. Она не разрешила мне включить в книгу отрывки из писем, которые писал мне Эрнест.

Однако, описывая годы нашей дружбы, создавая портрет Хемингуэя, я считал, что должен рассказать читателю и о том, что занимало его мысли и что он делал, когда меня не было с ним рядом. Эти периоды отражены в его письмах ко мне. Сначала я попытался пересказать отрывки из некоторых его писем (метод, который позволяется использовать в таких случаях), но, как я ни старался, определенные искажения помешают читателю в полной мере оценить уникальность его стиля, энергию, исходящую от этих писем. Они были написаны очень живо, мне казалось, что я просто слышу его голос, его интонации. Я был уверен, что некоторые высказывания Эрнеста просто необходимы для воссоздания его образа, образа человека, которого я знал в течение последних четырнадцати лет его жизни. И тогда, чтобы сохранить истинный голос и чувства Эрнеста, я решил замаскировать отрывки из его писем и использовать их в книге, вплести в разговоры, которые мы вели, когда были вместе.

В то время, когда я писал «Папу Хемингуэя» — а это было спустя пять лет после его смерти, — Мэри еще не оправилась от травмы, нанесенной ей самоубийством Эрнеста. Из уважения к ней я не стал описывать в подробностях их отношения в последние годы его жизни. Я понимал, что Мэри всеми силами старалась заглушить чувство своей вины, вины столь глубокой, что даже спустя многие годы она не могла смириться с тем, что сразу после возвращения домой из клиники Майо Эрнест застрелился, когда она спала в своей комнате на втором этаже их дома.

Трудно представить себе, что может быть более трагичным для женщины, чем потеря мужа при таких обстоятельствах, и я думаю, это отчасти объясняет поведение Мэри после смерти Эрнеста — как по отношению ко мне, так и ко всем, кто осмеливался писать о ее ушедшем супруге. Вскоре после появления первого издания моей книги журналист Леонард Лайонс, ведущий колонку светских слухов, старый друг Хемингуэя, рассказал мне, что же в действительности произошло в то утро в Кетчуме, когда Эрнест приставил дуло ружья ко рту и нажал на курок.

«Когда Мэри, услышав выстрел, сбежала с лестницы, она увидела у входной двери на полу распростертое тело Эрнеста. Большую часть его головы снесло выстрелом, везде была кровь. Первое, о чем подумала Мэри, — позвонить мне в Нью-Йорк. Ей сообщили, что я должен быть в Лос-Анджелесе, она перезвонила мне в отель в Беверли-Хиллс и разбудила.

— Ленни, — услышал я спокойный голос Мэри. — Папа убил себя.

Придя в себя от шока, я спросил, как это случилось.

— Он застрелился. Теперь я хотела бы, чтобы ты организовал пресс-конференцию в своем отеле — прежде удостоверься, работает ли у них телеграф. Скажи всем: я сообщила тебе, что сегодня утром, когда Эрнест чистил ружье, готовясь идти на охоту, он случайно выстрелил себе в голову. Ты все понял?

Только после этого она позвонила врачу Эрнеста и рассказала, что произошло».

Несмотря на определенную враждебность Мэри по отношению ко мне, возникшую после публикации «Папы Хемингуэя», я продолжаю испытывать к ней жалость, ведь мы были близкими друзьями в течение стольких лет. Однако нам всем необходимо помнить, что книга, которую Эрнест так хотел закончить («Праздник, который всегда со мной»), была посвящена его первой жене, Хэдли; не забудем и то, что он покончил собой в присутствии Мэри, демонстрируя любовь к первой жене, — он явно отвергал Мэри, а это, конечно, глубоко оскорбляло ее и ранило.

Кроме того, мне кажется, чувство вины Мэри было вызвано еще и тем, что в последние годы их совместной жизни, особенно перед его самоубийством, они все чаще и злее ссорились. Однажды, узнав, что Эрнест купил ей у Картье брильянтовую брошь вместо гораздо более дорогих брильянтовых серег, которые она требовала, Мэри просто пришла в ярость. Она была так раздражена, что даже отказалась принимать Антонио Ордоньеса и его жену Кармен, когда те приехали в Кетчум повидать Эрнеста. Мэри совершенно по-хамски заявила, что не желает «изображать повариху и хозяйку». Хемингуэю очень хотелось сделать так, чтобы Антонио и Кармен получили удовольствие от пребывания в Кетчуме, и, разумеется, сварливость Мэри привела к длительной ссоре. Однажды, после очередной стычки, Эрнест сказал мне: «С удовольствием ушел бы от нее, но я слишком стар, чтобы пережить четвертый развод и пройти через тот ад, который Мэри мне, несомненно, устроит».

Однажды я оказался свидетелем одной из самых горьких ссор между Эрнестом и Мэри. Это случилось, когда в Кетчум поохотиться с нами приехали Гэри Купер и его друг Пэт ди Чикко, бывший муж Глории Вандербильт. Ди Чикко сопровождал слуга, в одной руке он держал кинокамеру — каждое движение хозяина должно было быть запечатлено на пленке, а в другой — поводок собаки, золотистого ретривера, — та должна была приносить подстреленную им дичь. И вот одну из убитых хозяином птиц собака найти не смогла. В тот вечер Купер и ди Чикко обедали с Хемингуэями, и Эрнест в шутку сказал ди Чикко: «Пэт, ваш пес — самый дерьмовый представитель собачьего племени». В это время Мэри жарила утку, но, услышав слова Эрнеста, повернулась к гостям и воскликнула:

— Ты слишком часто произносишь это слово! Можно найти и другие слова, но ты все время говоришь — дерьмовый, дерьмово, дерьмо! Ты вроде бы писатель, и у тебя должен быть хоть какой-нибудь запас слов!