Ирина Файт - Адриано Челентано. Неисправимый романтик и бунтарь Страница 2

Джудитта Джува была женщиной с сильным характером. Южанка с живыми глазами и массивной фигурой. В отличие от своего спокойного и молчаливого мужа Лео, она обладала завидным темпераментом и юмором. Джудитта стойко приняла удар судьбы. Дабы не показывать своего горя окружающим, она устроила маленький алтарь в своей комнате, где многие годы стояла фотография младшей дочери. В надежде как-то избавиться от печальных воспоминаний, семья сменила место жительства еще раз. Теперь Леонтино и Джудитта выбрали Милан и нашли дом на маленькой улочке, в двух шагах от Центрального вокзала. Улица носила имя немецкого композитора Христофора Глюка (via Cristoforo Gluck).

Практически сразу после переселения случилось такое, о чем ни Джудитта, ни ее вечно работающий муж и подумать не могли… Плохо почувствовав себя и поставив самой себе сомнительный диагноз, Джудитта долго не решалась пойти к врачу. Она думала, что тяжело больна, и в душе прощалась с семьей, не зная, как объявить домашним о своей болезни. Вконец замучив себя подозрениями, практически в слезах, она все же решается открыться местному доктору и узнать, что с ней происходит. Когда врач с довольной улыбкой объявил, что ее «болезнь» протекает нормально и синьора скоро в пятый раз станет мамой, она даже рассердилась:

– Да что за глупости вы говорите? В моем возрасте уже не рожают детей!

Новость настолько ее расстроила, что она долго не могла признаться самой себе в том, что беременна, не говоря уже о муже и взрослых детях. Старшая дочь Роза, недавно вышедшая замуж, сама заметила «интересное положение» матери и старалась ее ободрить:

– Будет вам с отцом радость, когда мы все уйдем из дома!

– Не будет никакой радости, – упорствовала Джудитта. – Дети старых родителей долго не живут. Вот увидите – родится либо мертвым, либо скончается вскорости. В моем-то возрасте такое недоразумение – стыдно людям в глаза смотреть!

Отец, Леонтино, узнав о случившемся, в общем-то обрадовался, но, заметив, как жена все оставшиеся месяцы утирает потихоньку слезы, тоже смирился с мыслью, что никакого ребенка не будет. Итак, особой радости не было ни у кого, и, выполняя наказ матери, никто и не думал готовиться к рождению дитя. Не позаботились ни о вещах, ни о кроватке, ни об имени будущего малыша. О том, что в семье появится младенец, не говорили вообще… Но неизбежное невозможно было остановить.

В рождении этого удивительного человека было что-то мистическое с самого начала… Мало того, что ему довелось родиться на улице, носившей имя композитора, что само по себе предначертало судьбу будущего музыканта, он еще и умудрился родиться в день шуток и розыгрышей. День этот отмечают через две недели после католического Рождества и называют в Италии днем ведьмы Бефаны, которая приходит к маленьким детям навести беспорядок и пошутить.

Будущий комик появился на свет, как по заказу, в день юмора. Он родился 6 января 1938 года, туманным, тихим утром наступившего дня Бефаны. Старший сын, Сандро, сбегал за старой бабкой, которая еле дошла до квартиры соседнего дома № 14 якобы помочь роженице. Семейство, немного встревоженное ранним пробуждением, собралось на кухне и мирно подремывало за общим столом. Через некоторое время повитуха вышла из комнаты и, не сказав ни слова, удалилась. Проводив ее взглядом, все встали и, особо не сговариваясь, решили помолиться об усопшем ребенке. Так как старуха ничего не сказала, а признаков жизни они и не ждали, то, уверенные в неизбежном, сложили руки в молитве.

В полнейшей тишине комнаты внезапно раздался оглушительный детский крик. Он был таким громким, таким нежданным, что все буквально подпрыгнули от испуга. Кричать мертвый ребенок не мог, и, глядя друг на друга с безрассудным видом, они стали понимать, что ребенок… РОДИЛСЯ и жив!

С того самого момента спокойствие в семье Челентано закончилось. Размеренность и однообразие, обнявшись, тихо ушли по улице Глюка. Ушли далеко, потому что больше ни в этом доме, ни в домах напротив, ни на всей улице и даже во всем привокзальном квартале им места не было.

Не выбрав имя заранее, они назвали мальчика Адриано в честь умершей за четыре года до его рождения сестры…

И все-таки радость пришла и надолго поселилась в этом семействе, которое недосыпало по ночам, слушая первые песни маленького Адриано, а позже выискивало его по всему району Центрального вокзала. Родным приходилось улаживать дела с соседями, приносившими «новости» о его проделках и требующими строго наказать мальчишку, от которого нет житья и которого нужно избегать как чумы… И вообще «провокатор» он и «босоногое землетрясение», приключившееся со всеми добрыми жителями привокзального квартала! Именно эти два прозвища получил Адриано в детстве.

Его не наказывали. Обещали всем «страждущим» соседям, что он получит по заслугам, но не наказывали. В семье не могли не любить его. Один маленький человек среди взрослых: улыбающийся, худенький, с большими карими глазами и пушистыми ресницами. Он очень походил на мать, которая, стесняясь своей беременности, пророчила будущему ребенку скорую смерть, а после не могла надышаться на еще одного сына, такого живого, любознательного и подвижного. Он был даже слишком живым, как бы назло всем предсказаниям матери. Он решил поломать в доме все традиции и устои.

Тем временем шла война. Отец Адриано, не попавший под мобилизацию по возрасту, ушел из текстильной лавки и начал работать в депо рядом с домом, потому что там можно было получать уголь для обогрева дома. Милан – северная столица Италии, красавец-город – превратился на несколько лет в серый город-призрак, где люди страдали от постоянного голода и холода. В дом Челентано приходило много людей. Зная о том, что там всегда горел огонь в печи и было тепло, они стекались сюда погреться под разными предлогами. Добрая Джудитта принимала всех, по возможности, предлагая скромное угощение, а зачастую и радуясь тому, что приносили соседи к совместному столу. Так они и переживали вместе годы войны. Практически все соседи были «пришлые», коренные миланцы не селились в этом районе. Переселенцы с юга отличались не только внешне, своей смуглостью, но и языком.

Ломбардийцы презрительно называли этих людей «террони» – южане.

Они были всегда как бы разъединены, юг и север Италии, на два отдельных государства. Различались их традиции и язык. Иногда люди с юга страны специально, чтобы развлечь друг друга, начинали говорить на своих наречиях, и детям это казалось смешным коверканьем языка. Обычно такие застолья заканчивались пением. В песнях они тосковали по утерянной, теплой любимой Родине, по ее необыкновенному простору и лазурному морю, свежести морского ветра и голубоватой туманности оливковых рощ. Вспоминали горячие камни мостовых и бескрайнее, синее южное небо.