Афанасий Белобородов - Прорыв на Харбин Страница 2

В отряд записалось около 400 человек. У многих были винтовки, принесенные еще с фронтов первой мировой войны. Уваров построил отряд, разбил его на роты и взводы, назначил командиров из старых солдат и унтер-офицеров, и мы пешком пошли на Иркутск, на Колчака. Конечно, общая картина этого восстания в колчаковском тылу стала для меня ясной много позже, а тогда, будучи 16-летним юнцом, я все представлял очень смутно. Пришли мы в иркутское предместье Глазково (сейчас Свердловский район города Иркутска), разместились в школе. Вдали, в самом городе, то вспыхивала, то затихала перестрелка. Уваров, вернувшись откуда-то, сказал, что это отряды рабочих и партизан ведут бой с белогвардейцами. Выставил дозоры, приказал спать не раздеваясь, винтовки держать в головах. Мы готовились к ночлегу, когда поблизости стали рваться снаряды. "Во двор!" - скомандовал Уваров. Мы выбежали, залегли цепью. Артиллерийский обстрел периодически возобновлялся, и мы всю ночь пролежали в снегу. Я был так взволнован и горд тем, что как настоящий красный партизан участвую в бою наравне со взрослыми, что и холода не чувствовал.

В последующие дни отряд прочно закрепился в Глазково. Раза три подступали к нам белогвардейцы, видел я даже их броневик. Однако до сильного боя дело не дошло. Всякий раз, попав под наш огонь, они отходили обратно в город. Потом Уваров сообщил, что восстание победило, Иркутск наш, в городе установлена Советская власть. Мы еще некоторое время несли патрульную службу на городских улицах, стояли в караулах. Из партизанских отрядов формировались красноармейские полки, нас влили в 8-й Иркутский стрелковый полк. Командовал полком Карпицкий. В конце января наш батальон послали в тайгу, в заслон, который должен был перекрыть дорогу белогвардейцам. Говорили, что этот отряд генерала Каппеля везет на санных подводах золото, которое белые награбили еще в Казани, когда захватили кладовые с золотым запасом государственного банка. Мы ждали каппелевцев всю ночь. Мороз стоял градусов под сорок. Одет я был плохо и сильно мерз. Брат Даниил гнал меня в деревню погреться, но мне было обидно, я тянулся за ним, не желая снисхождения, и к утру окоченел так, что не мог уже держать винтовку. Даниил отвел меня в деревню, где я семь суток пластом пролежал на горячей русской печи. Заболели уши, перестал слышать. Меня отвезли в Иркутск, в военный госпиталь, откуда и демобилизовали по причине несовершеннолетия и болезни: глухота не проходила, слышал я плохо.

Пришлось вернуться домой, хотя очень не хотелось. Друзья расспрашивали меня "про войну", а что им ответить? Что и пострелять-то путем не удалось? Что оглушил меня не снаряд, а мороз? Что я твердо решил стать командиром Красной Армии? Глухой командир? Засмеют.

Стал я помогать отцу в крестьянской работе. Приметы нового все сильнее входили в нашу жизнь, в конце 1920 года мы организовали в селе комсомольскую ячейку, ребята и девчата избрали меня секретарем.

Весной 1923 года приехали к нам курсанты Иркутской пехотной школы, старшекурсники. Рассказывали о военной службе, об учебе, о Красной Армии вообще. Приглашали поступать учиться в пехотную школу. Смотрел я на них подтянутых, ловких, в скрипящих ремнях командирской амуниции, - и сердце ныло, давняя мечта покоя не давала. Собрались мы, десятка два парней, пошли в Иркутск, предстали перед медицинской комиссией. Осматривали нас очень строго и тщательно, многих отсеяли по разным причинам, и когда добрались мы до кабинета врача-ушника, я уже знал: меня он не пропустит. Что, думаю, делать? Выходит из кабинета мой односельчанин Гриша Белобородов. "Ну как?" - спрашиваю. Отвечает:

"Совали трубку в уши, шептал доктор из угла, все слышу, годен к строевой службе". А надо вам сказать, что в нашем селе, наверное, половина всех жителей носила фамилию Белобородовых. Столько нас было, что даже Иванов Ивановичей Белобородовых насчитывалось человек пять. Так их в звали: Иван Иванович Белобородов - первый, второй, третий... Поэтому и среди поступавших в пехотную школу с этой фамилией оказалось несколько парней. Говорю Грише: "Где уж доктору нас всех запомнить? Погоди малость и ступай второй раз. Вместо меня. Уважь! Моя жизнь сейчас решается. Можешь понять?" "Могу!" - ответил он. Пошел в кабинет с моими документами, и так стал я курсантом 9-й Иркутской пехотной школы, что располагалась тогда на улице имени 5-й армии, в корпусах бывшего юнкерского училища.

В сентябре начались занятия. Учебный день был заполнен до предела - ни единого свободного часа. Мы ведь все были с церковноприходским образованием, кое-как читать-писать только могли. Поэтому учебный день начинался общеобразовательными предметами - четыре часа. Потом четыре - военные предметы, после обеда - еще два часа - общеобразовательная подготовка, вечером - самостоятельная работа на два-три часа. Военное дело давалось мне легко. Особенно полюбил тактику, работу командира в поле, где нам уже на первом курсе ставили боевые задачи за взвод - роту, где отрабатывалось взаимодействие с другими родами войск. Очень нравилась и военная топография, особенно съемка местности, но с первых же занятий понял: надо учить математику, в ней я очень слаб. А впереди была еще и артиллерия, решали артиллерийские задачи, здесь без знания математики вообще делать нечего.

Засел за учебники, сказал себе: никаких суббот и воскресений, пока не встану твердо на ноги. Да и задор был: не хочу ходить в отстающих, взялся за гуж - не говори, что не дюж. А кроме того, и общественная работа обязывала. Меня избрали секретарем комсомольской ячейки учебной группы. Надо пример показывать, и никаких скидок тут быть не может. Решил я осилить науку зубрежкой. Выучу наизусть все задания по математике, физике, химии, русскому языку, отвечу назубок, а как доходит дело до практического применения заученных правил, так и "плыву". Ясно вижу в глазах преподавателя вроде бы жалость ко мне. Вот, наверное, думает он, старается парень, а ничего-то из этого не получается. А мне эта жалость только злости придавала - на самого себя, конечно.

Преподавательский состав у нас был очень сильный: в большинстве старые офицеры, которые в этих же стенах в старое время учили юнкеров. И конечно же разница в общей подготовке между нами - рабочей и крестьянской молодежью и юношами из богатых семей, приходившими в училище еще несколько лет назад с багажом кадетского корпуса или классической гимназии, - явно бросалась преподавателям в глаза. Но надо отдать им должное: времени и сил на то, чтобы сделать из нас хорошо подготовленных командиров Красной Армии, они не жалели. Обычно после занятий до десяти вечера оставались в школе, и кто хотел учиться по-настоящему, всегда мог получить у них индивидуальную консультацию. Особенно мы полюбили командира нашего учебного взвода Иванова. Он тоже был из старых офицеров, участник первой мировой войны, затем гражданской, член партии с 1918 года. Строгий и вместе с тем душевный человек. Умел не только рассказать, но и образцово показать, что и как надо делать, касалось ли это гимнастических упражнений на снарядах, стрельбы из всех видов стрелкового оружия или других военных предметов. Он был для нас примером, на него мы равнялись.