Джованни Джерманетто - Записки цирюльника Страница 2

Умение дать широкое представление об этой общественной среде делает книгу Джерманетто популярным произведением в лучшем смысле этого слова. В пролетарской, социалистической литературе Италии такой книги еще не было. Все предыдущие попытки такого рода не удались. Их авторами были либо литераторы, попробовавшие напялить на себя одежду простолюдина, никого не обманув этим, либо простые люди из народа, пытавшиеся подражать литераторам, что дало еще худшие результаты. В период после первой мировой войны о рабочем движении было написано несколько повестей, исполненных ненависти к нему, да ряд очень скучных произведений, написанных видными буржуазными писателями. Эти произведения никто не читает сейчас, и никто их не будет читать в будущем. Итальянский народ, как правило, не читает книг нынешних итальянских литераторов, которые в большинстве своем всегда были фиглярами на службе хозяина, кривляющимися иногда для его потехи. Достаточно посмотреть, как они сегодня шагают в рядах реакции и объявляют себя убежденными фашистами, как они корчат из себя свободных и достойных людей, тогда как в действительности они дерутся за кусок хлеба, являясь лишь выразителями загнивающего и упадочнического мира.

С выходом в свет повести товарища Джерманетто рабочее движение своими силами утверждает себя в области литературы. Можно было бы, быть может, упрекнуть автора в том, что в его книге нет полного анализа происхождения и развития фашизма. Но автор может резонно ответить, что он писал повесть, а не резолюцию… Можно, конечно, найти в его книге и некоторые слабые места. Но главное, на мой взгляд, то, что каждый рабочий, каждый товарищ, который возьмет эту книгу в руки, прочтет ее от начала до конца с большим вниманием, страстью и волнением.

Вместе с автором читатель будет иногда смеяться, он почувствует себя связанным с этим деятелем нашей партии тысячами нитей симпатии, общности идей, чаяний и судьбы. Словом, читатель найдет в этой книге часть самого себя. И разве не в этом заключается самое большое достоинство произведения?

Пальмиро Тольятти (Эрколи)

Март 1931 г.

Глава I

Ранние воспоминания

Самое раннее мое воспоминание — страдание.

Я как бы пробудился к жизни под влиянием острой, режущей боли: мне произвели операцию левой ноги, пораженной детским параличом.

Я лежу в кроватке. Вокруг меня: мама, отец, доктор, какие-то родичи. Мне было тогда около пяти лет.

Это воспоминание до сих пор живо в моей памяти. Последующие годы навсегда закрепили его.

У меня не было беззаботного детства, как у других детей. Я не был в состоянии ни бегать, ни прыгать и мог только наблюдать, как проделывали это мои товарищи. И я страдал от этого больше, чем от боли. Я рано приучился размышлять. Брат и сестренки, моложе меня, но здоровые — никто во всей семье у нас не болел, — были приучены помогать мне. Это меня и трогало и обижало. Я рос нервным, раздражительным ребенком: я чувствовал в себе силу и волю и… беспомощность. Как это унижало меня!

Вспоминаю нескончаемые споры между отцом и матерью по поводу моей болезни. Отец — рабочий-металлист, неверующий — работал часто сверх обычных одиннадцати часов в день, чтобы собрать денег на мое лечение, на докторов. Заветной его мечтой было отправить меня в Турин, в знаменитую тогда Маврицианскую лечебницу. Мать же, глубоко религиозная женщина, не признавала докторов и верила в святых и чудотворцев, тоже «знаменитых». Бедняжка каждый день открывала все новых «целителей».

В результате родительских диспутов меня то лечили электричеством, за которое отец расплачивался сверхурочными работами, то возили «на исцеление» ко всевозможным мадоннам и прочим святым, какие только были в городе и в окрестностях. Мать молилась, а я рассматривал разрисованные стены и изрядно скучал.

Однажды (мне исполнилось уже шесть лет) явилась к нам одна моя старая тетка — тетя Роза. В семье я часто слышал это имя. Она была важной персоной в одной из соседних религиозных общин. Оказывается, тетка открыла какого-то «целителя» в Мондови. Там находился большой монастырь, сооруженный одним из членов Савойской династии[5] в благодарность мадонне за какую-то одержанную им победу.

Несмотря на недовольство отца, который ворчал, что меня только напрасно утомляют, мы — тетка, мать и я — поехали в Мондови. Я-то был доволен: предстояло целое путешествие, сначала по железной дороге, потом на лошадях. Поездка туда прошла благополучно. Монастырь был очень велик, к нему стекалось много народу. В монастырской церкви была большая статуя мадонны с массой свечей перед нею. Священник в красной одежде (прочие священнослужители были одеты в черное) проповедовал. Все это меня развлекало. Правда, ноги от долгого стояния на коленях у меня затекли, но я не жаловался, так как мне была обещана шоколадка. Наконец мы поехали обратно. От монастыря до городка Мондови, где я прожил позже несколько лет, надо было ехать на лошадях, в старом дребезжащем дилижансе. На одном из поворотов лошади испугались, понесли и опрокинули дилижанс. Пассажиры, в том числе и я, отделались легкими царапинами, но тетка — почитательница стольких мадонн и святых — сломала себе ногу и вышибла последние оставшиеся у нее три зуба. Исцелились!..

Вообще не везло нам в этих путешествиях.

Однажды, во время подобного же путешествия, мы попали под сильный дождь. Мадонна — не помню, какая — и на этот раз не захотела исцелить меня, но постаралась зато, чтобы я вернулся домой основательно промокшим.

В этот период поисков исцеления отец мой работал в механических мастерских Савильяно[6]. Рабочий день длился тогда одиннадцать часов, но отец, как я говорил уже, прирабатывал еще два-три часика, чтобы сводить концы с концами.

Я хорошо помню вечер, когда впервые услыхал разговоры о восьмичасовом рабочем дне. Какая это была трагедия! В этот вечер отец вернулся домой бледный, печальный и растерянный. Он не сел, а упал на стул. Мы думали, что он захворал. Мать с тревогой спросила:

— Что случилось?

— С завтрашнего дня мы работаем только восемь часов в день, — мрачно ответил отец.

Это означало нищету!..

Вечером пришли двое соседей-рабочих, оба в полном отчаянии. У одного было восемь детей, у другого пятеро да еще в придачу старики родители.

Моя мать старалась успокоить отца:

— Придется урезать себя… Милосердный господь нас не оставит…

Брат и сестры играли у потухшей печки. Я слушал, что говорили старшие, и не мог понять, отчего они приходят в такое отчаяние; ведь и сам отец и его товарищи всегда жаловались на слишком длинный рабочий день.