Эмма Вильдкамп - Любовница фюрера Страница 2

Родители Альфреда Теодора Пауля Рифеншталя происходили из Бранденбургской марки: дед был слесарем, а обе бабушки – скромные и тихие домохозяйки. Кроме сына в семье было еще три брата и сестра. Альфред владел крупной фирмой по продаже и монтажу отопительных и вентиляционных устройств, позже ему помогал в бизнесе и младший брат Лени Гейнц, бывший полной противоположностью сестре – застенчивый и робкий мальчик, не имеющий сил противостоять воле отца. Родители матери, Иды Берты Шерлах, родом из Западной Пруссии, переселились в Польшу, где дедушка работал строителем. После смерти своей первой жены в родах восемнадцатого ребенка он женился на няньке, заботившейся о его детях, которая ему родила еще троих. Семья не приняла российского подданства во время завоевания Польши Россией и переехала в Берлин. Альфред Рифеншталь познакомился с 22-летней Бертой Шерлах на костюмированном балу. Крепкий и статный голубоглазый блондин сразу привлек внимание тихой скромницы. Он надеялся, что первенцем будет, конечно же, сын, которому можно будет передать семейный бизнес, но первой на свет появилась Лени. Произошло это в 1902 году 22 августа. В этот же год в Берлине зимой открыли первую ветку метро, соединившую между собой Штралауэр Тор и Зоологический сад. Отец Лени, замечая за ней уже в детстве железную волю и упрямство, энергичность и организаторские способности, не раз жалел, что она не родилась мужчиной. Он даже однажды сказал об этом самой Лени, когда вдруг застал ее за расчетами, склонившую голову над тетрадкой и сосредоточенно что-то рисующую. Школьница проделала огромную работу, составив смету расходов по изготовлению лайнеров гражданской авиации – тогда, в 1917 году, самолеты использовались в основном в военных целях. Она нарисовала планы лайнеров, рассчитала необходимый расход топлива и даже стоимость билетов и точное расписание рейсов. Действительно, странное занятие для пятнадцатилетней девочки, но такая уж она была – мечтательница, но не праздная, а деятельная. Она с упоением занималась тем, что ее привлекало, было созвучно ее душе, погружалась в это с головой и неизмеримой глубиной страсти. Да, страсть – вот чем была ее жизнь! Страсть самозабвенная, страсть во всех ее проявлениях, страсть всепоглощающая – только это двигало ее вперед!

– Фрау Якоб, фрау Якоб, – кто-то тряс Лени за плечи. – Идите в палату, фрау Якоб.

Невидящим взором она уставилась на склонившуюся над ней с обеспокоенным видом медсестру, потом обвела взглядом просторную, залитую пугающим желтым светом столовую, в которой уже никого не было, даже уборщиц, и медленно, словно во сне, пошла по коридору. На сестринском посту остановилась на минуту, выпила выданные ей в стаканчике разноцветные таблетки, и как лунатик пошла дальше.

Зайдя в палату, она с ужасом услышала за собой звук поворачивающегося в замке ключа и лязг засова – на ночь запирали всех.

«Я в шалаше, меня никто здесь не найдет, тут больше никого нет, кроме меня», – промелькнуло в ее голове. Садясь на угол вновь заправленной сестрами кровати, она продолжала себя утешать: «Здесь я в безопасности, я – одна».

В сущности, это место – эта больница, психиатрическое отделение клиники Фрайбурга – где ее по каким-то неизвестным причинам закрыли, и была для нее соломенным шалашом из детства – островком безопасности, хотя и зыбким. Расшатанным нервам требовался покой. Она – сильная, она все выдержит – только бы все вспомнить!

Лени сунула холодные ноги под одеяло и вытянулась на кровати, уставившись в потолок. Несмотря на красочный коктейль из пилюль сон все не шел. Уже выключили во всех палатах свет. На кремовой, ставшей в вечерней темноте кофейного цвета, стене беспокойно колыхались какие-то тени. У Лени сжалось сердце, и она, преодолевая липкий и сковывающий страх, посмотрела на их источник – в маленьком окне сквозь решетку виднелись качающиеся на ветру верхушки деревьев. «Наверное, граб», – подумала она, проваливаясь в сон. – «Да, он как раз стоит в саду напротив моего окна».

Внезапно она очутилась в лесу с высокими разлапистыми елями. От запаха хвои вдруг стало так покойно, так хорошо – она стояла в тишине деревьев как зачарованная, не в силах двинуться с места. Вдруг на усыпанной пожелтевшими опавшими иглами тропинке показалась сгорбленная фигурка сухой старушки в изодранном платье. Она ступала с огромным трудом, опираясь на длинный сучковатый посох. Лени не могла оторвать взгляд от ее ног – из них сочилась кровь. Башмаки старушки совершенно истерлись, и ноги были покрыты кровоточащими мозолями. Увидев Лени, ее лицо озарила тень облегчения. Лени, ни секунды не раздумывая, разодрала на себе платье и бросилась к старушке. Она перевязала ее израненные ноги и повела заблудившуюся женщину к ее хижине. Лени безотчетно, как это часто бывает во снах, знала, где находится дом старушки. Вскоре они пришли к небольшой избушке, крыша которой поросла мхом, а маленький садик отделен был от леса можжевеловыми кустами. Старушка, не говоря ни слова, высвободилась из рук Лени и заковыляла вверх по лесенке. Через секунду она вернулась и с улыбкой протянула Лени три грецких ореха. Лени поблагодарила женщину и, найдя камень, стала тут же, на пеньке, колоть подарок. В первом орехе она нашла тонкое серебристое дивной красоты кружевное покрывало. Она дотронулась до него, и ткань превратилась в сияющее платье молочно-серебристого цвета лунного света. Во втором орехе было покрывало, еще красивее первого, излучающее звездный мерцающий хрустальный свет, а из третьего ореха вырвался золотистый сноп солнечных лучей, заливший лицо Лени. Он был такой теплый и наполнял безмерной, неземной и невыразимой радостью. На пике блаженства глаза Лени открылись, и она проснулась. По ее лицу блуждала тихая счастливая улыбка, а в лицо слепил из окна утренний солнечный свет. «Ах, какой сон! Просто чудесный!» – подумала Лени, сладко потягиваясь и зажмурившись от удовольствия. Это была ее самая любимая сказка – про девочку и три ореха – она перечитывала ее бесчисленное количество раз и в детстве, и в юности, и всегда ее настигал в конце, после прочтения, маленький кусочек необъяснимого счастья. Такое она испытывала только когда стояла на сцене или смотрела на себя на экране.

Глава 2

Детство и школьные годы

Артистизм Лени проявился еще в раннем детстве. Одно из ее самых первых воспоминаний о себе – это возвращение родителей домой, когда четырехлетняя Лени и двухлетний Гейнц остались дома одни. Гейнц был намертво завернут в пеленки, как египетская мумия – сестра постаралась на славу, чтобы брат не мешал ей, а Лени, похожая на привидение, в это время медленно извивалась в причудливом танце с белой тюлью и в длинных лиловых перчатках матери. Родители на мгновение застыли, растерянно разглядывая детей, но сильно ругать не стали. Позже мать признавалась Лени, что сама мечтала стать актрисой, но вышла замуж, и надежды пришлось оставить. Будучи беременной, Берта молилась Всевышнему, чтобы тот послал ей дочь дивной красоты, которая бы смогла стать знаменитой актрисой, но впервые увидев Лени после родов, она разрыдалась – младенец, как ему и положено, был сморщенным, страшненьким и взъерошенным кричащим куском мяса. Альфред Рифеншталь в молодости тоже увлекался театром и хорошо пел. Вместе с женой они оставались заядлыми театралами, хотя Альфред считал актрис дамами «полусвета», делая, впрочем, исключение для большеглазой и волоокой сопрано Фритци Массари, премьеры которой он никогда не пропускал. Однако Альфред и подумать не мог, чтобы дочь его вдруг оказалась на сцене и стала одной из этих «падших» женщин. Как и все девушки, после школы она должна была отправиться в хороший пансион, учиться домоводству и бухгалтерии, чтобы впоследствии помогать ему в конторе, ну и потом выйти замуж за приличного человека конечно. В планы Лени такая жизнь никак не входила. Сценой она бредила с тех самых пор, как побывала в канун Рождества в одном из театров Берлина на «Снегурочке». Волшебство театра так поразило маленькую Лени, что по пути домой она взахлеб рассказывала матери о своих впечатлениях, а пассажиры электрички в ужасе просили угомонить ребенка хотя бы на несколько минут. Несмотря на свою мечтательность и экзальтированность в детстве она слыла отчаянным сорванцом и заводилой. В школе у нее единственной из девочек были самые плохие отметки за поведение. Вместе с соседскими детьми она любила красть яблоки на овощном рынке, опрокидывая корзину отвернувшейся на миг торговки и подбирая укатившиеся плоды. Для нее не существовало никаких опасностей! Вместе с другими детьми она ходила под парусами, гребла, лазала по деревьям. Казалось, она не могла остановиться ни на минуту. О, как она любила движение! Ей нравилось ощущать свое тело, силу его мышц, выносливость – это было так красиво! В двенадцать Лени вступила в спортивный клуб по плаванию «Русалка» – плавать ее «научил» еще отец в пятилетнем возрасте: надев девочке нагрудный жилет из связанного тростника – подарок на день рождения – он просто бросил ее в воду. Потом она уже сама могла бесстрашно переплыть озеро, и в клубе стала одной из лучших, участвуя в соревнованиях и получая призы. Затем Лени без разрешения отца вступила в гимнастический союз и «заболела» параллельными брусьями и кольцами, однако занятия прервал несчастный случай: пытаясь сделать стойку на руках вниз головой, она упала – отвязались закрепленные на потолке канаты. Лени полетела вниз и больно врезалась в пол, едва не откусив себе язык. Итогом стало сильное сотрясение мозга. Отец, узнав обо всем, конечно же, сразу запретил дочери опасные занятия, но Лени не могла сидеть на месте и вскоре уже вовсю увлекалась катанием на роликах и коньках.