Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг Страница 2

Мой мобильник вибрирует. Друг-журналист, который по моей просьбе отправился “на разведку”, подтверждает выход “Клозер” с фотографией на обложке: Франсуа выходит из дома Жюли Гайе. Удар в сердце. Пытаюсь не показать вида. Протягиваю мобильник Патрису Бьянкону, чтобы он прочел эсэмэску. От него у меня нет никаких секретов: “Смотри, это по поводу нашего досье”. Стараюсь говорить максимально спокойно. Мы дружим уже больше двадцати лет, и нам достаточно одного взгляда, чтобы понять друг друга. Добавляю, с невозмутимым видом: “Поговорим об этом через час”.

Стараюсь вернуться к разговору с работниками яслей, а в голове у меня бушует ураган мыслей. Вокруг говорят об эпидемии ветряной оспы. Машинально поддакивая, сообщаю Франсуа эсэмэской о публикации в “Клозер”. Это уже не слухи, это неоспоримый факт.

Встречаемся в 15 часов дома, – тотчас отвечает он.

Пора прощаться с директрисой. Улица… совсем узкая улочка между яслями и Дворцом, которую нужно перейти. Самая опасная в моей жизни. Знаю, что ни одна машина не допускается сюда без особого разрешения, и все же у меня такое чувство, будто я с закрытыми глазами пересекаю автотрассу.

Быстро поднимаюсь по лестнице, ведущей в наши личные апартаменты. Франсуа уже стоит в спальне с высокими окнами, выходящими в парк со столетними деревьями. Мы садимся на кровать. Каждый с той стороны, где привык спать. У меня хватает сил произнести только одно слово:

– Итак?

– Итак, это правда, – отвечает он.

– Правда – что? Что ты спишь с этой девицей?

– Да, – признается он, располагаясь поудобнее, полулежа и подпирая рукой голову. Мы находимся довольно близко друг к другу на этой широкой кровати. Но мне не удается поймать его ускользающий взгляд. Теперь я уже не могу сдержать поток вопросов:

– Как это случилось? Почему? С каких пор?

– Уже месяц, – заявляет он.

Я держусь спокойно, никакой нервозности, никаких криков. И уж конечно, никакой битой посуды, которую мне припишет потом молва, обвинив в воображаемом ущербе на миллионы евро. Я пока еще не осознала размеров катастрофы. Может быть, он согласится объявить, что просто-напросто ужинал у нее? Я подсказываю ему такой выход. Невозможно: он знает, что фотография была сделана на следующий день после ночи, проведенной на улице Сирк, в квартире, где живет актриса. Тогда почему бы не прибегнуть к сценарию Клинтона? Публичные извинения, обещание больше не видеться с ней? Мы еще можем все начать сначала, я не готова потерять его.

Ложь Франсуа лежит на поверхности, правда мало-помалу выплывает наружу. Он признаёт давность этой связи. Месяц превращается в три, потом в шесть, в девять и наконец – в год.

– Нам не удастся помириться, ты никогда не сможешь меня простить, – говорит он.

Потом он уходит в кабинет, где у него назначена встреча. А я сейчас не способна принять своего посетителя и прошу Патриса Бьянкона заменить меня. Весь остаток дня провожу в спальне. Пытаюсь представить себе дальнейшее, не спуская глаз со своего мобильника, выискивая в Твиттере первые отзвуки объявленной сенсации. Пробую разузнать побольше о “репортаже”. Обмениваюсь эсэмэсками с самыми близкими друзьями, предупреждаю своих детей и мать о том, чтó скоро будет обнародовано. Не хочу, чтобы они узнали об этом из прессы. Они должны быть готовы к самому худшему.

Франсуа возвращается к ужину. Мы снова встречаемся в спальне. Он кажется еще более подавленным, чем я. Я застаю его на кровати, он стоит на коленях, держась за голову, и выглядит так, словно в него ударила молния.

– Что мы будем делать?

Это нечаянное “мы” он произносит в ситуации, где мне уже нет места. Вероятно, оно звучит сейчас в последний раз, скоро останется одно лишь “я”. Потом мы пытаемся поужинать в гостиной, на журнальном столике – так мы обычно делали, когда нам хотелось более интимной обстановки в этом Дворце или более короткой трапезы.

Мне кусок не идет в горло. Я пытаюсь выяснить подробности. Перебираю возможные политические последствия. Куда же подевался наш образцовый президент? Президент не может воевать на два фронта, убегая при каждом удобном случае, чтобы переспать с актриской на соседней улице. Президент не поступает так, когда заводы закрываются, безработица растет, а его рейтинг падает ниже некуда. В эту минуту я чувствую, что меня гораздо больше ранит политический кризис, нежели наш личный крах. Я, конечно, еще надеюсь спасти наш союз. Франсуа просит меня прекратить эти причитания: он и сам сознает гибельные последствия случившегося. Торопливо перекусив, он снова уходит к себе в кабинет.

И вот я остаюсь одна, наедине со своими душевными муками, тогда как он созвал совещание, о цели которого мне ничего не известно. Очевидно, там будут решать мою судьбу, ни во что не посвящая меня саму. В 22.30 он возвращается. Не отвечает на мои вопросы. Выглядит потерянным, сбитым с толку. Я решаю повидаться с Пьером-Рене Лемá, генеральным секретарем Елисейского дворца, которого прошу о встрече по телефону. Франсуа спрашивает, что мне от него нужно.

– Не знаю, просто хочу с кем-нибудь поговорить.

Теперь я в свой черед прохожу по узкому, почти потайному коридору, соединяющему личные апартаменты с президентским этажом. Увидев меня, Пьер-Рене раскрывает мне объятия. И я кидаюсь к нему на шею. Впервые я плачу горючими слезами, орошая ими его плечо. Он похож на меня: он не понимает, как Франсуа мог ввязаться в подобную авантюру. В отличие от многих других советников, Пьер-Рене всегда был доброжелательным человеком. В течение почти двух лет, в рабочее время ему нередко приходилось выдерживать приступы дурного настроения Франсуа. По вечерам наступала моя очередь работать громоотводом. И мы служили друг другу опорой. Обмениваемся несколькими словами. Я объясняю ему, что готова простить. Позже я узнáю, что коммюнике о нашем разрыве уже обсуждалось у них на совещании. Моя судьба решена, но мне это еще неизвестно.

Возвращаюсь в спальню. Начинается долгая бессонная ночь. С одними и теми же вопросами, идущими по кругу. Франсуа принимает снотворное, чтобы спастись от этого ада, и спит несколько часов на другом краю постели. А я, сомкнув глаза едва ли на час, встаю около пяти утра, чтобы просмотреть информационные каналы в гостиной. Доедаю холодные остатки ужина, не убранные с журнального столика, и начинаю с радио. Первое, что я слышу в утренних новостях – “Важное сообщение”. Внезапно события принимают угрожающе конкретный характер. Подумать только: еще вчера все это казалось мне нереальным!

Просыпается Франсуа. Я чувствую, что у меня больше нет сил, я не выдержу, я не могу этого слышать. Бросаюсь в ванную. Открываю ящик с косметикой и выхватываю спрятанный там пластиковый пакет. В нем снотворные разных видов, в пузырьках, в таблетках. Франсуа входит следом и пытается отнять у меня пакет. Я бегу в спальню. Он дотягивается до пакета, и тот рвется. Таблетки рассыпаются по полу и по кровати. Мне удается подобрать несколько штук, и я судорожно глотаю все, что успела сунуть в рот. Я хочу уснуть, я не хочу переживать то, что на меня надвигается. Мне чудится, что на меня вот-вот обрушится ураган, которому я бессильна сопротивляться. Нужно бежать… бежать любым способом. Я теряю сознание. На лучшее и надеяться было нельзя.