Алексей Салтыков - Путешествие в Персию Страница 2

Однако же берега обращаются в теснину; становится сырее и темнее; дорога узка и поката. Открывается другой вид, мрачный и дикий; громады гор одна над другой громоздятся около меня; уединенный аул таится в глухом ущелье. Черкес в черной бурке на вершине хребта стережет свое стадо. Леса густеют на горах, стада овец рассыпаны по крутым утесам, пастухи лежат в долине на сухой траве, а лошади пасутся возле них. С какой необъятной вышины спускаются тропы в эту печальную долину; по этим уединенным стезям пришла сюда вся эта паства из бедных деревень, сокрытых в горных глубинах пустынных скал. Мы остановились кормить лошадей в самом диком месте; старинный замок на утесе недавно еще был обитаем Осетинами, но теперь покинут. Мы едем далее; огромный камень лежит посреди дороги. Верно это обломок, некогда упавший с неизмеримых стен, окружающих теперь меня; в нем почерневшие от огня впадины доказывают, что тут жили люди. Дорога идет сквозь кустарник диких ягод; мутная река шумит и рвется между скал; страшные крутизны все более сдвигаются предо мною, и как будто грозят заточить меня в мрачной глубин этого лабиринта. Если б я верил, что есть край света, то конечно подумал бы и что он здесь. Мне стало страшно, сердце сжалось, и я с детским беспокойством искал в темных стенах диких утесов, не прояснится ли где путь; но казалось, что злой дух Кавказа нарочно загородил его громадой исполинских гор. Чтоб видеть свет, я посмотрел на верх, но голова закружилась от необъятной вышины, я опустил взор и понял с невольным ужасом, что еду по дну необычайной пропасти, которой стены вздымаются до небес. Если б я не встретил Русского солдата в ранце и в белой фуражке, то подумал бы, что не здесь лежит мой путь, что я заблудился в глуши безвестных пустынь Кавказа, которых дикое безмолвие никто еще не нарушал; но тут везет меня ямщик, сморкающийся рукой, в полусолдатской одежде.

Ущелье начинает расширяться, и посреди его возвышается одинокая скала, а на ней древний замок, как орлиное гнездо, висит на крутизне; здесь может быть, в старину, обитало какое-нибудь хищное племя. В почерневших от времени башнях и стенах, которые я вижу на высоте, может быть много несчастных жертв томилось и погибло. Мирный голос не отвечал на безнадежные вопли, и одно эхо грозных гор дико повторяло их жалобные крики. Вдруг яркий луч солнца проник в ату унылую пустыню, согрел меня и как будто озарил душу. Мертвая серая тень, лежащая на всех предметах, окружающих меня, превратилась в живой свет; дикие утесы и черные развалины ярко заблистали и явились мне волшебными замками в очарованной долины.

Чтоб насладиться сколь возможно более природой, я по большей части иду пешком. Давно ли еще был я в толпе гуляющих по Невскому проспекту и набережной, — а теперь в такой дали, в такой глуши Кавказа, еду в Персию. Неужели это истина, а не прекрасный сон? Но истина почти всегда однообразна и печальна; за то, в вознаграждение, самые лестные меты оживляют мои чувства. Вот еще старинный замок; Черкесы, кажется, живут в нем; я вижу сакли под стенами башен.

24-го Августа 1838 года, Карета моя висит над пропастью; но опасности, кажется, нет: дорога не худа. Я вспомнил о Греции, — мой путь из Пароса в Навилию: там горы не столь высоки, но дорога страшнее и опаснее; узкие тропы по скользкому снегу, над глубокими пропастями, приводили в трепет даже Верных наших мулов; однако же, в замен трудности пути, мы пользовались видами дикой природы, ночлегами в полуразвалившихся сараях; ужин наш состоял из соленых слив и вина, похожего на скипидар; ибо в Греции в вино кладут смолу или деготь, чтоб оно не кисло, путешественников же утешают уверением, что деготь полезен для желудка.

Крестовая [2] гора

Я взобрался на Крестовую гору. Вся Дикость природы исчезла. Необъятное пространство открылось далеко подо мной; там горы, долины, леса и луга сливались в одну гармоническую картину, — я не ясно понимал, где я. Мне снилось иногда, что я блуждаю в каких-то подземных пещерах и тайных переходах, и потом вдруг выхожу на свет в прекрасную долину; по такой пространной долины, какова теперь предо мной, я не видал Во сне; мое воображение не могло нарисовать такой великолепной картины. В этом волшебном зрелище была какая-то неизъяснимая важность и спокойствие; как будто после бури настала тишина, или после диких переходов Роберта вдруг раздался хор ангелов. Эта необозримая картина была Грузия.

25-го Августа. Я долго спускался с Кавказа, и когда въехал в Грузию по направлению к Тифлису, то вид, окруживший меня, напомнил о берегах Рейна. Лесистые горы, скалы, заросшие плющом, и старинные замки, пленяли меня с обеих сторон; но вместо них между этими горами была широкая долина, заросшая фруктовыми деревьями, виноградом, разнородным плющом и кустарником. Все это сплеталось в одну темную густоту и образовало непроницаемые убежища от зноя и таинственный приют для неги сердца и наслаждений. Посреди всего этого почти неприметно змеится беловатый ручей, называемый Арагва. Домов не видно, потому что Грузины пользуются покатостями земли, чтоб выкапывать в них пещеры, и там живут; если же нет покатостей, то просто роют яму в земле и сидят в ней, прикрыв свою нору ветвями; дышать там трудно, — да все равно, надо же, — думают они, — когда-нибудь лечь навсегда в землю: так уж лучше заблаговременно привыкать.

Посреди густой зелени, совершенно не видно этих подземных Грузинских палат, — и тем лучше; это придает таинственный и пустынный вид долинам. Местами ореховые деревья раскидывают широкую тень; изредка видны луга; но трава пожелтела уже от солнца — невыгода хороших климатов. На лугах пасутся коровы, буйволы и свиньи, отвратительное животное, которое портит поэзию картин; но так как оно повсеместно, то по неволе надо стараться к нему привыкать. Стада стерегут длинноусые Грузины в полу-Персидской одежде. Под тенью ореховых дерев иногда встречаются небольшие строения, состоящие из трех каменных стен с соломенною или настланною из ветвей крышею; четвертой стены нет, передняя часть открыта; тут продают вино и самый отвратительный сыр из козьего или овечьего молока; иностранец не постигает, как можно его есть, а природные жители употребляют его, как обыкновенную пищу, с большим вкусом. Около этих лавок (по тамошнему духан) лежат беззаботные Грузины, курят трубки или пьют вино; а женщины занимаются садами.

Берега Арагвы заметно становятся каменисты и бесплодны, по мере, как приближаешься к Тифлису, от которого я теперь в 18 верстах. За недостатком лошадей я должен был остановиться в Душете, сквернейшем городе на высоком месте. Я был очень голоден, и вылезая из кареты (это было поздно), решительным голосом спросил ужинать, ожидая, что на мое требование с изумлением ответят, что ничего нет, как здесь в Грузии и на Кавказе обыкновенно водится; но, к удивлению моему, трактирщик засуетился, начал разводить огонь и будить своих товарищей, которые спали у порога вод открытым небом; они медленно покидали одры свои.