Последний год Пушкина. Карамзины, дуэль, гибель - Арсений Александрович Замостьянов Страница 2

«Пружина чести, наш кумир…»

«О том, что было причиной этой кровавой и страшной развязки, говорить нечего. Многое осталось в этом деле тёмным и таинственным для нас самих… Пушкина в гроб положили и зарезали жену его городские сплетни, людская злоба, праздность и клевета петербургских салонов, безымянные письма», – писал Пётр Вяземский. Точнее не скажешь. Столичный высший свет показал себя в этой истории во всей красе, а тайны до сих пор не разгаданы.

Пушкин умело скрывал бурю, которая разразилась в его душе. «Я видел Пушкина (26-го янв.) на бале у гр. Разумовской, (тогда же) провел с ним часть утра; видел его веселого, полного жизни, без малейших признаков задумчивости; мы долго разговаривали о многом, и он шутил и смеялся. (В два предшествующие дня) также провел с ним большую часть утра; мы читали бумаги, кои готовил он для пятой книжки своего журнала. Каждый вечер видал я его и на балах спокойного и веселого», – вспоминал Александр Тургенев сразу после дуэли.

Последнее в своей жизни письмо поэт написал Александре Ишимовой, детской писательнице, которая занималась переводами для журнала «Современника», а прославилась тем, что умело пересказала историю России для детей. «Сегодня я нечаянно открыл Вашу „Историю в рассказах“ и поневоле зачитался», – велика вероятность, что детская «История» Ишимовой (а точнее – её первая часть) оказалась последней книгой, которую прочитал или пролистал Пушкин. Перевернул страницу – и поехал на Невский. Там, в кондитерской Вольфа и Беранже, он встретился с лицейским товарищем Константином Данзасом. Последний, рискуя военной карьерой, согласился стать секундантом старинного друга…

Дальше – Чёрная Речка, безукоризненно сдержанное поведение противников и растерянность секундантов. Двадцать шагов друг от друга (у Онегина и Ленского было 32!), пять шагов – до барьера. Данзас махнул шляпой – и они начали сходиться.

Француз выстрелил первым. Пуля глубоко вошла в живот. Пушкин лежал на снегу, но собрал все силы и нажал на курок. Точный выстрел! Дантес упал на снег. Но оказалось, что он отделался легкой контузией и ранением в руку. Кавалергард уверял, что его спасла пуговица. Вот тут начинаются сомнения и догадки, к которым мы ещё вернёмся… Старый Геккерен прислал к Комендантской даче карету. В ней Пушкина и повезли домой, по шатким дорогам. Лучшие петербургские медики, включая Владимира Даля, не смогли помочь. Жуковский, убитый смертью собрата, написал мемориальное стихотворение, в котором попытался поговорить с Пушкиным как с живым:

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза…

Возвышенно. Но в свете гибель Пушкина воспринимали примерно так: «Ссора длилась долго, и история ее очень сложная. Пушкин оставляет 4 детей, из которых старшему нет 5 лет! Литература также несет б[ольш] ую потерю. Когда его ревность вспыхнула в 1-й раз, он был совсем ошеломлен, узнав о своем сопернике, что вместо того, чтобы думать о его жене, он в течение года был влюблен в ее сестру, девицу Гончарову. Пушкин сказал, что они будут помолвлены тотчас же. Тем не менее, он не хотел его принимать, пока он был женихом, и не присутствовал на свадьбе, на которую он позволил, однако, своей жене явиться едва 3 недели тому назад… Но несчастный страстный характер покойного привел к тому, что он не мог перенести толков, которые ходили обо всем этом, и которые привели к вызову с его стороны и к катастрофе, которая за этим последовала», – рассуждала в частном письме Александра Дурново. Многие говорили о несносном «негритянском» темпераменте Пушкина.

Император в письме сестре Марии Павловне демонстрировал недоумение: «Вина (Дантеса – прим.) была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, при том что она была решительно ни в чем не виновата». Комментаторы, негативно настроенные по отношению к Николаю, трактуют эти слова как лицемерную попытку отвлечь внимание публики он собственного участия в амурном многоугольнике.

В официальных документах погибшего величали «титулярным советником и камер-юнкером 9-го класса», а литературные заслуги считались чем-то второстепенным, эдаким очаровательным увлечением. Но это уже выглядело анахронизмом. Многим современникам была очевидна великая роль Пушкина в развитии культуры, в истории русского языка, в народном самосознании. Чины и титулы не имеют значения, когда речь идёт о Пушкине.

Александр Никитенко – цензор, человек трезвого, прагматического ума, судил о Пушкине далеко не восторженно. Тем ценнее его дневниковые записи о том, в какой атмосфере проходило то зимнее прощание: «Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, – все стеклось к церкви, где отпевали поэта… Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, – так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях».

Убит на взлёте?

В последние годы Пушкина всё сильнее влекла история. За месяц до его гибели в «Современнике» вышла в свет «Капитанская дочка» – повесть о временах Пугачёвского восстания. Несколько лет Пушкин работал над «Историей Петра I», которая так и осталась незавершенной. Он надеялся засесть за работу, переехав из суматошной столицы в Михайловское – семейные узы не отпускали. «В Пушкине есть верное понимание истории… принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость. Он не писал бы картин по мерке и объёму рам, заранее изготовленных, как то часто делают новейшие историки для удобного вложения в них событий и лиц, предстоящих изображению», – полагал Вяземский. То есть, «лета к суровой прозе клонили» – и Пушкин становился не только первооткрывателем русской прозы, но и незаурядным историком.

Памятник на месте дуэли поэта на Чёрной речке

Последние строки поэта – всегда загадка. Пушкинским завещанием считается «Памятник». И верно. Это было продуманное послание потомкам, которое он сочинил в промозглые, кризисные дни, когда верить в себя было трудно. Ну, а самый последний поэтический набросок Пушкина не столь монументален:

Забыв и рощу, и свободу,

Невольный чижик надо мной

Зерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

Но в этом немудрёном отрывке каждое слово – истинно пушкинское: