Илья Амурский - Матрос Железняков Страница 2

Воскресный день, 18 апреля, Анатолий получил разрешение провести у родных дома. Встретился он и с товарищами, работавшими на текстильной фабрике капиталиста Прохорова. Они рассказали ему о происшедшем на далекой реке Лене и о том, что на фабрике были распространены листовки революционеров, призывавшие рабочих к всеобщей забастовке. Железняков разделял их негодование.

В понедельник, вернувшись в училище, Анатолий узнал, что объявлен приказ подготовиться к торжественному молебну и параду в честь «тезоименитства» императрицы.

Юноша, не долго раздумывая, решительно направился к кабинету начальника школы генералу Синельникову.

— Я на парад и в церковь не пойду! — заявил он.

— Что-о-о?! — не веря своим ушам, вскричал Синельников. Он весь побагровел. — Повтори, что ты сказал?!

— Я на парад и в церковь не пойду! — твердо ответил Анатолий.

— Почему не пойдешь?! — Генерал вышел из-за стола и вплотную приблизился к бунтарю. — Отвечай!

— Я сам именинник. Завтра мне исполнится семнадцать лет!

— Ишь какой король объявился! Говоришь, завтра семнадцать лет тебе будет? Хорошо. Посидишь, значит, в карцере семнадцать суток на хлебе и на воде.

— Не запугаете! — закричал Анатолий.

— Замолчать, негодяй!

На крик генерала прибежали дежурный по училищу фельдфебель и дневальный. Железнякова схватили и потащили в карцер.

Потеряв власть над собой, в ярости арестованный Анатолий разбил стекла в окне, сильно порезал руки. Но на окне была железная решетка. Он бросился к дверям, начал бить по ним табуреткой и бил до тех пор, пока не упал обессиленный.

6 мая 1912 года в актовом зале Лефортовской военно-фельдшерской школы выстроились все учащиеся. Был зачитан приказ об исключении Анатолия Железнякова из школы как «личности вполне вредной и безнравственной».

— Сними казенное обмундирование! — приказал командир роты.

Анатолий снял мундир, сбросил сапоги.

— Уведите его! — приказал генерал Синельников.

Мать встретила сына у подъезда школы. Анатолий боялся увидеть ее в слезах. Но этого не случилось. Мария Павловна дрожащими от волнения руками обняла его и стала утешать:

— Ничего, ничего, Тошенька, как-нибудь проживем…

— Проживем, мама! Я найду работу. Но мучителям народа служить не буду!

— Что ты, что ты, сынок, нельзя так говорить! — в ужасе шептала мать. — Пойдем скорей домой!

Марию Павловну дерзкий поступок сына испугал, но он не был для нее неожиданностью. Она видела, как прямой и горячий Анатолий мучился, тяготился учебой и муштрой, которые царили в школе, и все время чувствовала себя виноватой в том, что уговорила его поступить учиться в Лефортовку. Она ждала, что он не выдержит, сбежит оттуда. Теперь же случилось другое, худшее, но она благодарила судьбу за то, что все обошлось только исключением из школы, а ведь могло быть и хуже… Время-то наступило какое!

Вскоре семья Железняковых переселилась в Богородск, где Анатолию удалось устроиться учеником в аптеку при Глуховской мануфактуре Морозова.

Богородско-Глуховская мануфактура Арсения Морозова была одной из крупнейших в России фабрик с двенадцатью тысячами рабочих. Даже в условиях царской России предприятия фабрикантов Морозовых отличались изощренной, продуманной до мелочей системой эксплуатации. Рабочий день здесь длился почти двенадцать часов, а заработок рабочих был гораздо ниже, чем на других текстильных фабриках России. За любой «проступок» рабочего мастера накладывали штрафы. На фабрике, часто происходили несчастные случаи.

Однажды вечером, когда Анатолий уже собирался закрыть аптеку, с фабрики прибежал подмастерье. Он сообщил, что в ткацком отделении рабочему оторвало три пальца правой руки. Фельдшер, один-единственный на таком большом предприятии, просил срочно прислать йод и перевязочный материал.

Анатолий немедленно сам побежал на фабрику. В Лефортовском училище он научился оказывать первую помощь при несчастных случаях — накладывать бинты, делать перевязки.

Переступив порог цеха, Анатолий закрыл уши руками: грохот станков был настолько оглушительным, что дрожали от него стены и, казалось, вот-вот провалится пол. Воздух был пропитан пылью — в цехе не было вентиляции.

Железняков вместе с фельдшером сделали для пострадавшего все, что могли, и отвезли в больницу.

На следующий день в аптеку пришел один из ткачей, который видел, как Анатолий оказывал помощь рабочему. Он крепко пожал руку молодому аптекарю и сказал:

— Спасибо тебе, дружок. Доброе дело ты сделал вчера, помог нашему товарищу. Жаль беднягу, теперь ведь он уже не работник… Вот беда-то приключилась. Подумать только, три пальца оторвало, да еще на правой руке! Но что поделаешь, такая уж наша доля рабочая… Заходи ко мне, милок, гостем будешь. Поближе познакомимся. Зовут меня Тимофеем Петровичем.

Анатолий стал бывать у Тимофея Петровича и узнал от него много любопытного из жизни Морозовской мануфактуры. В частности, ткач рассказал ему, как в подмосковном «Манчестере» фабрикант Савва Морозов заставлял рабочих «жертвовать» деньги на постройку церквей. Высмеивая своего хозяина, рабочие сочинили и распевали песню:

Чтоб не ели в пост скоромного,Поведенья были скромного,Чтоб безропотно трудилисьИ молитвами кормились…

Тимофей Петрович познакомил Железнякова с местными подпольщиками-революционерами. Вскоре Анатолий стал для них одним из лучших помощников в распространении среди рабочих большевистской печати. Он всегда был желанным человеком в казармах текстильщиков. Рабочие предупреждали его:

— Будь поосторожней, милый. К людям присматривайся. Остерегайся, главное, смотрителей. Иной прикинется такой овечкой, другом твоим…

В один из февральских дней молодой аптекарь находился в рабочей казарме. Узкие, слабо пропускавшие дневной свет окна, заделанные железными решетками, как в тюрьме. Общие нары были заполнены обитателями казармы, спавшими вповалку, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

Из темного угла доносился мучительный детский кашель. Анатолий направился туда. Худощавая женщина держала на руках умирающего ребенка. Рядом стоял фабричный поп. Переводя взгляд заплывших жиром узеньких глаз с ребенка на женщину, он говорил:

— Не плачь, не горюй, голубка, а радуйся, что дитя твое на том свете попадет в царство небесное. Ведь его ангельская душенька совсем невинная. Ей только в раю место.

На улице бушевал резкий северный ветер. Холод проникал в казармы сквозь стены и окна, из-под каменного пола. Возмущенный словами попа насчет «счастья», которое ожидало эту бедную мать после смерти ее замерзающего ребенка, Анатолий не выдержал: