А. Аникин - Москва - Хлынов - Темьян: земной и художественный путь Сергея Дурылина Страница 2

Большинство произведений С.Н. Дурылина пронизаны биографическими мотивами: писатель видит как в ярких, так и обыденных событиях своей жизни зерна сюжетов и художественных обобщений. В некоторых случаях здесь требуется разгадка своеобразного шифра, а в «Сударе коте» воспоминания о детстве, родной семье присутствуют совершенно четко с первых строк: конечно, перед нами купеческая семья Дурылиных, отец Николай Зиновьевич, мать Анастасия Васильевна, двое сыновей… Имена изменены, но имя повествователя — Сергей, отца — Николай… Образы так преданно и глубоко любимых людей легли на страницы повести. И от частных биографических черт Дурылин всегда идет к большим художественным обобщениям, уже не имеющим мемуарного характера.

Дурылин прекрасно знал и любил родную Москву, тонко понимал старинный купеческий быт, трепетно описал отцовский дом в Плетешковском переулке (записи «В родном углу»), у Елоховского собора. Он учился в 4-й московской гимназии (б. пансион при Московском университете), затем в Археологическом институте, всегда был в центре культурной жизни столицы — и в московском Религиозно-философском обществе, и в кругу толстовцев, и в Родительском клубе, основанном К.Н. Вентцелем, и среди московского духовенства. Для учеников Дурылина походы по московским древностям были настоящими духовными университетами, как писал об этом Сергей Фудель…

Но в период гонений, невольных странствий в глубины России, у Дурылина рождается образ условного города, символизирующего всю судьбу Отечества. Так, в «Сударе коте» он изобразит некий Хлынов (давнее название Вятки, причем с соблюдением реальных пространственных координат), а в главном своем произведении — романе «Колокола» (1928) — назовет город совсем особым и значащим именем — «Темьян» (при внимательном прочтении здесь реконструируется Саратов). И все же в основе его творчества — московский духовный опыт и картины быта, а уход сюжетов в российскую провинцию — художественный прием, позволяющий достичь широты и глубины обобщений. Дурылин ценил жизнь российской глубинки, обретал веру в Оптиной Пустыни и в Сергиевом Посаде.

Сама же художественная ткань «Сударя кота» пропитана московскими впечатлениями, жизнью родных Плетешек, многое прямо повторяется в записях «В родном углу»: приезд к бабушке, день Иоанна Предтечи…

Название повести вызывало немало споров. М.В. Нестеров, великий русский художник и ближайший друг автора, написавший его портрет «Тяжелые думы» (1926), настойчиво советовал придумать иной заголовок. Но Дурылин, давший даже посвящение своей повести Нестерову, название упрямо не менял. Думается, здесь виден художественный канон Дурылина: вывести на первый план косвенную, незначительную деталь, чтобы за ней раскрыть большой, напряженный мир людских характеров и судеб. Это свойство его образного мироощущения.

Михаил Нестеров оставил следующую запись в альбоме С.Н. Дурылина (РГАЛИ, ф. 2980, оп. 2, № 276, л. 245):

«Дорогой, старый друг мой Сергей Николаевич!

Прочитанная мною повесть-хроника Ваша о людях, Вам близких, дорогих, о радостных и тяжелых

переживаниях, о победном конце, о торжестве их прекрасной жизни над “скверной” житейской, так ярко,

талантливо, художественно обобщено в цельное художественное произведение, не раз восхитило меня,

взволновало до слез, и слезы эти были благодатными слезами. За это сердечно благодарю Вас. <…>.

Благодарю Вас за радость, испытанную мной при чтении этой трогательной, волнительной повести.

Обнимаю Вас, нежно целую, любящий Вас

Михаил Нестеров».

Или еще один его отзыв: «Отличную книгу вы написали. Это лучшая ваша вещь. <…> Там не только хороши лирические места. Там и трагические места есть: они еще сильнее действуют. Вот это ваше, настоящее. Вы здесь художник. Это для меня дорого…»

«Сударь кот» — повесть о любви, напряженных духовных и нравственных исканиях, даже о подвигах в личной, обыденной жизни. Это и повесть о восхождении к Богу, служении Богу в монастыре и в повседневности. Удивительно чистое и возвышенное повествование, оно способно поразить современного читателя и посодействовать становлению души.

Так Сергей Дурылин станет нашим современником, придя из совсем иной эпохи со своим сокровенным русским словом.

Подлинными памятниками писателю стали его опубликованные ныне произведения, памятником стал и знаменитый ныне фонд 2980 Российского государственного архива литературы и искусства, скрупулезно оформленный и изученный М.А. Рашковской.

Памятниками становятся и дурылинские юбилейные торжества в доме-музее, в ИМЛИ РАН, других институтах и библиотеках.

Творчество Сергея Дурылина и есть сама его духовная личность, и оно должно стать предметом целостного изучения. Как нельзя вырвать из человеческого облика какие-то отдельные стороны, так и научное исследование должно дать единую картину творческого пути этого уникального писателя и ученого.

Будем видеть цельного, а не расчлененного на части Дурылина, как он сам учил видеть целое в Пушкине, Лермонтове, Толстом!

Но что это за странное юбилейное пожелание, разве может быть и как-то иначе в отношении большого исторического явления? Оказывается, может…

Вот в определенном ряду писаний о Дурылине закрепляется уродливое, неприемлемое даже для стилистики самого нашего писателя слово: «не репрезентативен». Как же корчило Дурылина от подобных наукообразных определений! А теперь припечатывают этим штампом и его самого! (Вообще это очень нелепо и смешно — говорить о писателе абсолютно чужеродным для него языком, это признак непонимания…)

Вот приведу эти варварские и антинаучные соображения: «Эта история, при всей ее кажущейся логической несообразности (действительно, в рамках формальной логики не-А всегда есть именно не-А, и ничего более), как нельзя лучше описывает ситуацию с Дурылиным: с одной стороны, то что "знают все" — астрономическое количество опубликованных работ по театроведению, "советские" биографии Нестерова — никак или почти никак не репрезентируют их автора. С другой же стороны то, чего ≪никто не видел≫, что осталось либо неопубликованным, в архиве, либо выходило на страницах таких печатных изданий, от которых остался лишь слабый след на страницах библиотечных каталогов; — то, чего как бы и "не существует", вызывает неизменный интерес» (цитата из книги «С.Н. Дурылин и его время», М., 2010. С. 426).

Так перечеркивают громадный болшевский период творчества Дурылина! Уродливое слово «репрезентативен» как-то созвучно со словом «репрессирован»: так репрессируют ценнейший пласт творчества, не интересен, оказывается, астрономический по плодотворности период! Это не научный, а чисто пропагандистский подход, так в советские годы «не репрезентативными» для всяких ученых-агитаторов казались ранние и художественные труды Дурылина, да только тогдашний агитпроп просто замалчивал это, а нынешний тычет и припечатывает этим отвратительным словом — не реперезентативен (в реферате одной диссертации по Дурылину это слово мне встретилось раз пять)… И очень сомнительно, чтоб автор этого мерзкого ярлыка потрудился прочитать то, что якобы знают все… Ближе к делу было бы — не знает почти никто… И не узнает, если идти путем идейных репрессий. Дурылину ли, прошедшему и царские, и чекистские тюрьмы, вечно жаждущему и провозглашавшему свободу, приобрести такую участь?.. Вот такая ситуация с Дурылиным…