Алексей Кочетков - Внутренний фронт Страница 2

Апрель сорок первого. Шагаю домой по тихой Остмаркштрассе[8]. Трех-, реже четырехэтажные дома. На каждом светло-красный с белым кругом и паутиной свастики государственный флаг. За домами сады и огороды. Там копошатся железнодорожники, их кооперативы застроили всю улицу. Здесь тихо и чисто. Герани, занавески в окнах.

Размеренная добротная жизнь.

А флаги? Они вывешены по случаю дня рождения фюрера.

В этот район перебрались недавно. Спасибо молодому слесарю – весельчаку австрийцу! Хороший дал адресок.

Хозяйка добра и приветлива. Комнатка чистенькая. Отдаем хозяйке все оставшиеся талоны продовольственных карточек после заводской столовой. Платим за пансион[9] много. Все это гораздо дороже, чем в лагере-общежитии.

Но нам экономить ни к чему.

Нам надо просто отдохнуть перед поездкой домой – на Родину.

А то, что я скоро буду дома, это уже точно.

Советское посольство на Унтер ден Линден[10] я разыскал в первый же выходной. Там, правда, была очередь к окошечку, но я, убедившись, что за мной не следят, спокойно постоял в очереди. И, добравшись до окошечка, начал объяснять, что хотя паспорта у меня с собой нет, но я – латвийский, а сейчас, значит, советский гражданин. Что я навоевался, насиделся и вообще хочу домой. Особенно интересовало товарища в окошечке, где и при каких обстоятельствах я оставил мой заграничный паспорт.

Под строгим взором товарища в окошечке я начал оправдываться: «Ехал воевать в Испанию, на что мне был тогда паспорт?» Товарищ сочувственно кивал головой, поддакивал и, наконец, дал адрес, куда мне надлежало обратиться.

В Советском консульстве[11], естественно, все пришлось повторить сначала. И здесь моя, чудом уцелевшая интербригадовская книжица тоже произвела благоприятное впечатление. Мне выдали анкетные бланки и чистые листы бумаги для биографии. «Не отходя от кассы» я в один присест в том же консульстве все написал и все заполнил. В четвертый раз! И приложил к заявлению интербригадовскую книжицу. А через несколько дней занес и фотокарточки.

Нет, действительно, все – великолепно. Обещали ускорить, просили наведываться…

Пакт о ненападении действует. Война полыхает где-то в отдалении. От Берлина до Риги – рукой подать. А на билет сэкономлю. Скоро, скоро увижу родных – брата Колю, сестренок Зину и Люсю, друзей-однокашников.

Я молчаливо храню это близкое счастье свидания с Родиной. Не рассказываю никому, даже Антону. Вот придет ответ, тогда и расскажу.

А пока будем наслаждаться уютным мирком нашей тихой и мирной квартирки после долгого рабочего дня в грохочущих, пропахших маслом цехах завода.

Дом на Остмаркштрассе, где автор жил в 1941 году.*7 Огороды за домом.*8

Посольство СССР (1934 г.).*9

1, 2 – Посольство и Консульство СССР; 3 – Главное управление имперской безопасности.*10

Полотенце с немецкой пословицей.*11

Кляйн, абер майн (хоть маленькое, да свое)

Своя отдельная комнатушка. Две кровати. Пружинный матрас – не чета слежавшемуся лагерному мешку, набитому трухой. Чисто и тихо.

И мы с наслаждением окунаемся в этот уютный мирок.

С удовольствием моемся в крохотной чистенькой ванне и обтираемся белоснежными полотенцами с вышитыми на них старинными буквами готического шрифта сентенциями: «Кляйн, абер майн» (Хоть маленькое, да свое), «Айгнер херд ист голдес верт» (Свой очаг – на вес золота)… Чудесные мягкие полотенца – их мы свято обещали хозяйке не портить лезвиями бритв, когда впервые договаривались обо всем.

А после скромного ужина сидим частенько втроем в соседней хозяйской комнате, удобно разместившись в мягких уютных креслах. Хозяйка вяжет, а я и Антон, всегда готовые к вежливым, пусть не всегда правдивым ответам на ее расспросы, почитываем (у Антона – «Клошмерль»[12]) или слушаем радио.

И я, терпеливо снося бравурные марши и залихватские солдатские песни, кошусь на станции других городов, помеченных на шкале радиоприемника. Но пользоваться им в этих целях разрешаю себе в исключительных случаях: только оставшись один, и зная время прихода хозяйки и Антона, и только пустив приемник как можно тише.

И не из-за аккуратно вырезанного картонного кружка со стрелкой, нацеленной на Лондон с соответствующим лаконичным и строгим текстом, который предупреждает радиослушателя о государственной измене и шпионаже и печальных для него последствиях слушания зарубежной радиостанции. Нет, не из-за кружочка со стрелкой, а просто потому, что там, на лекциях в Верне, я все же усвоил, что слежка в рейхе начинается именно здесь, в семейном кругу, и что мне, при всех обстоятельствах, не следует, чем бы то ни было, выделяться.

И все же я вскоре узнал нечто новое для меня. Однажды настроившись на Ригу (Москву приемник не брал), я с замиранием сердца услышал репортаж о встрече там, на железнодорожном вокзале, героев освободительной испанской Гражданской войны. И передо мной замелькали лица моих друзей по Сан Сиприену, Гюрсу и Верне: задумчивого Тимофеева, белокурого Брозиня, который, уезжая из Верне, оставил мне свое теплое испанское одеяло, а сам мерз еще несколько месяцев в лагере де Миль под Марселем, ожидая репатриации, и кипучего Жаниса Фолманиса, и мечтательного Липкина. И я был бесконечно рад, что вот хоть для них уже кончились эти мытарства, и считал это для себя хорошим предзнаменованием.

Теперь-то и я непременно попаду на Родину.

Сатирический роман Габриэля Шевалье «Клошмерль» (издание 1937 г.).

Фюрер думает за нас

Она добра и приветлива, наша хозяйка. Ее ровное доброжелательное к нам отношение сохранилось даже, на некоторое, правда, время после начала тех страшных событий на Востоке, которые все же ворвались в скромный уютный мирок. Ворвались и разрушили все.

Ее вполне устраивает мирок, в котором она живет. Мирок, который создал для нее ее муж – пожилой, толстеющий и немногословный, всегда затянутый в мундир железнодорожного служащего. Он в постоянных разъездах, и мы его редко видим.

Она трудолюбива, бережлива, расчетлива. Устроить небольшой пансион, впустить квартирантов – ее затея.

Весь мир для нее не выходит за пределы Германии. Это самая уютная, приятная, порядочная страна. А в этой Германии центральное место принадлежит фюреру. Он цепко владеет ее воображением. Ежедневно, а не только в день своего рождения, напоминает ей о себе. Он подмигивает ей выпученными, как у быка, глазищами, смотрит на нее в упор с широких полос «Фелькишер беобахтер»[13], со страниц роскошных иллюстрированных журналов. О нем говорит и поет радио.