Алексей Череватенко - Небо Одессы, 1941-й Страница 2

Сокровенными мыслями о том, чтобы связать свою судьбу с авиацией, делился я тогда с Васей Мацыниным, серьезным, начитанным парнишкой. В школе он был лучшим учеником. Мы с ним жили по соседству, крепко дружили, вместе выступали против обидчиков, кулацких сынков. Василий часто давал мне почитать какую-нибудь интересную книгу. Именно благодаря ему я открывал для себя замечательных комсомольских поэтов.

Однажды Мацынин сунул мне книжонку, тоненькую, страниц на десять. Прочитай, говорит, не пожалеешь. Стал я читать на переменке, да и позабыл обо всем на свете.

Вскоре знал все стихи на память. Когда водили лошадей в ночное, нравилось под цоканье копыт и звяканье уздечек без устали повторять:

Восход подымался и падал опять,

И лошадь устала степями скакать...

Казалось, что это про нас сложены строки, что сами мы не станичные хлопцы, а бойцы, спешащие кому-то на помощь. Захватывала необычайная легкость слога, песенный строй стиха и его какая-то таинственная, волнующая сила. Гренада... Для меня тогда таинственная, загадочная, она увлекала, звала на простор.

А пока что, окончив семь классов, я помогал отцу по хозяйству. Помню, как осенью тридцатого года поехали мы с ним на мельницу в станицу Меньково-Березовскую. Устало ползла наша старая бричка, запряженная парой тощих лошаденок. Время было под вечер, солнце медленно опускалось за степные холмы. И тут неожиданно из-за косогора возник столб черного дыма. Я в беспокойстве тронул отца за плечо:

- Горит что-то!

- Ребята озоруют, стог подожгли, наверное... - сказал он, взглянув в ту сторону. Но в голосе его почудилась тревога. Да я и сам точно знал, что в том месте, откуда шел дым, никаких стогов не было.

А в полночь прискакал на мельницу работник сельсовета.

- Тихон Федорович, беда! Кулаки спалили твой дом...

- А дети, семья? - вскрикнул отец.

- Живы, живы! - поспешил успокоить гонец. Пострадали мы тогда сильно. Сгорело дотла все имущество, погибла живность - корова, две овцы, куры. Дома, к счастью, никого не было, кроме младшего братишки Петра, который чудом спасся, выбравшись через окно.

Это была месть кулаков одному из первых колхозников в станице и, конечно же, месть старшему брату, громившему кулацкие банды, принимавшему участие в раскулачивании. Мы с братишкой Павлом были комсомольцами, активно участвовали во всех делах ячейки, помогали изымать спрятанный мироедами хлеб. Стало быть, на всю нашу семью враги точили зубы и ждали случая, чтобы с нами расквитаться.

Впервые довелось тогда видеть, как плачут взрослые люди. Больно было смотреть на мать. Еще не старая, она после этого злодейского пожара вдруг как-то осунулась, поникла, сгорбилась. Сердце мое дрогнуло от жалости, и я сказал тогда себе: сколько буду жить, буду заботиться о ней, делить радость и печаль, оберегать от горестей. И еще дал себе клятву: быть беспощадным к врагам моей Родины, не жалеть себя в борьбе за правое дело.

Колхоз помог нам стать на ноги. Мы построили новый дом, обзавелись кое-каким хозяйством. Но голод по-прежнему оставался главной бедой, Колхоз только собирался с силами. Плуг и телега - вот и вся "техника", которой тогда располагали. Рабочих рук не хватало. Как-то само собой получилось, что мечта стать летчиком отодвинулась на задний план.

А вскоре колхоз командировал меня на учебу: хозяйству нужны были строители. Город Каменск, куда приехал учиться, в то время представлял собой заштатный городишко, затерянный в безбрежных донских степях. Мельница, маслобойня, кирпичный завод - вот, пожалуй, и вся его промышленность на ту пору. Но в глазах станичного парнишки городок выглядел внушительно. Здесь впервые довелось увидеть железную дорогу, автомобиль, услышать радио, о которых знал только по книгам да рассказам своего первого учителя Леонтия Матвеевича Тынянова.

В Каменске я сразу почувствовал себя повзрослевшим на несколько лет. Кормили в строительном училище не сытно, вся страна испытывала недостаток в продуктах, одевали и обували бедновато, но духом никто не падал, напротив, в коллективе царил необычайный подъем,

Будущих штукатуров, каменщиков, плотников не страшили никакие трудности. Мы были благодарны Советской власти за предоставленную возможность приобрести профессию.

Мне полюбилось строительное дело. Сердце наполнялось радостью и гордостью, когда видел, как под руками вырастает стена, и вместе с ней, и я подымаюсь все выше и выше. Школьная кличка "летчик" давно забыта, но тайная надежда овладеть летным делом не покидала меня.

Работали мы с азартом, всегда перевыполняя нормы. Еще бы! Ведь строили социализм, и каждое новое, добротное здание укрепляло его рубежи. Многие из молодых строителей вступили в комсомол.

Однажды, закончив смену, возвращались мы с другом, тоже каменщиком, Васей Аксеновым в общежитие.

- Послушай, Алешка... Надумал я идти учиться на рабфак при Новочеркасском сельскохозяйственном институте. На агронома... - эти слова он произнес мечтательно. - Если хочешь - присоединяйся. Люди мы с тобой сельские, от земли, кому ж, как не нам, учиться, как за ней ухаживать, урожаи повышать.

Мне сразу вспомнился отец. Видно, суждено сбыться его желаниям. Буду земледельцем, буду выращивать хлеб, как деды и прадеды...

И я, недолго думая, согласился. Занятия на рабфаке вечерние, устроюсь на работу каменщиком, смогу подрабатывать на жизнь и еще родителям помогать.

То был памятный нашему поколению тысяча девятьсот тридцать третий год. Жилось трудно: в магазинах пустые полки, хлебный паек выдавали на три дня вперед, и мы, студенты, съедали его в один присест, а потом глотали соевую похлебку. Были среди нас такие, что не выдерживали, бросали учебу, но большинство, и я в том числе, стойко перенесли лишения и были зачислены на первый курс агрономического факультета. Родители одобрили мое решение. Радовались они еще и потому, что время от времени я высылал им десятку-другую, заработанную на стройке. Соседи говорили матери:

- А что, Варвара Федоровна, Алешка твой таки стал большим человеком...

"Большой" человек в то время имел одни хлопчатобумажные штаны и ботинки на резиновой подошве - зимой и летом. В редкие дни он ел досыта, экономя каждую копейку.

Дни летели, как птицы, я уже заканчивал второй курс института, когда одно незначительное обстоятельство круто повернуло мою судьбу. Прохожу как-то по коридору и сталкиваюсь лицом к лицу с парнем в летной форме. Спрашивает, где находится сорок восьмой кабинет, там заседает отборочная комиссия.

- В летную школу набор? - голос мой срывается от волнения. Он утвердительно кивает головой и уходит, не дождавшись ответа. Какую-то минуту я стоял, стараясь привести в порядок мысли. Было над чем задуматься.,. Второй курс все-таки, и вообще я уже привык к мысли, что буду агрономом, может быть, даже в родном селе, где прошло мое детство.