Иван Миронов - Замурованные: Хроники Кремлёвского централа Страница 20

В конце февраля Сухаря забрали из хаты, как позже выяснилось, его отправили на Пресненский централ.

Первое марта, первый день весны. Хотя еще зябко, и воздух, скользящий сквозь оконные щели, пронизан морозной серостью, но в душе уже хлюпает капель, сверкают лужи вчерашнего снега, сердце лениво щурится вырвавшемуся на свободу солнышку. Безумно хочется на волю, ненавидишь тюрьму, захлебываешься желчью зависти к невидящим казематных стен. Как же охота домой, как же боишься свежего солнца, обжигающего своей недоступностью, освещающего в тюремных потемках всю безнадежность твоего положения, тоску, грусть и одиночество, растворенные зимними сумерками…

Дернули на вызов. Адвокат ходит раз в десять дней, но поскольку с его последнего визита не прошло и недели, значит — пришел следак. Идти рядом. Следственные кабинеты на шестом этаже. Всего каких-то десять метров: коридорная решетка, железная дверь на лестничную площадку, еще одна напротив. Далее в указанный кабинет. Десять метров непредсказуемости, десять метров ожидания, десять метров адреналинового кайфа. Через пару месяцев это пройдет, а пока каждый твой шаг чеканит надежду на счастливое освобождение.

«Экспертиза ничего, конечно, не подтвердит, и единственное, что останется мусорам, выпустить меня под подписку, — пульсирует в голове. — На волю, да по весне… Красиво, Ваня!»

Отчасти я оказался прав. Следачок Вова Девятьяров, тот самый «курьер» с хомячьими щечками, прикомандированный в Генпрокуратуру из Смоленска, выложил на стол результаты дактилоскопической и биологической экспертиз, где мною и не пахло: пальцы, волосы и пот с изъятых вещдоков ко мне отношения не имели.

Расписавшись в ознакомлении, я вопрошающе уткнулся взглядом в Девятьярова. Тот стыдливо потупил зрак и протянул плотный документ — постановление о предъявлении обвинения в новой редакции. Я пробежал по бумагам, не вчитываясь, лишь выхватывая ключевые фразы и номера уголовных статей.

Когда дошел до третьей страницы, во рту появилась сухая горечь, язык прилип к небу, заныло в скулах, хотя ныть там особо нечему. Я молча жестом попросил у адвоката сигарету. Пластиковая зажигалка показалась непомерно тяжелой, а кремниевое колесико тугим и жестким. Легкие работали как у трубача, поглощая табачную копоть очередной сигареты. К концу документа стало подташнивать, то ли от прочитанного, то ли от непривычной никотиновой дозы.

К покушению на убийство, единственной статье, которую мне предъявили 11 декабря прошлого года, теперь добавили еще четыре: нанесение ущерба в особо крупном размере, приобретение, перевозка и хранение оружия, изготовление взрывного устройства и терроризм. Совокупность статей вполне тянула на пожизненное.

Загудело в голове где-то в области темени, заболели глаза, заложило уши. Я машинально нашарил последнюю сигарету в пачке, про себя, как очень важное, приятно отметив, что в кармане еще один непочатый «Парламент». В этот момент больше всего не хотелось поседеть и заработать какую-нибудь невралгическую хронь.

Из обвинения вытекали два факта. Во-первых, полное отсутствие каких-либо доказательств против меня никого не волнует. Это заказ, который Генпрокуратура будет реализовывать во что бы то ни стало, не оглядываясь на реальность, здравый смысл и закон. Во-вторых, как ни прискорбно, весна отменялась, посидеть еще предстояло не один месяц, да и, наверное, не один год. То, что казалось туризмом, оказалось эмиграцией. А, значит, самое дорогое, что надо сохранить, это самообладание и здоровье. Я достал из кармана новый «Парламент», сорвал целлофановую обертку, выковырял из картона и фольги сигарету. Покрутил в пальцах, сломал и раздавил в пепельнице. Дежурно-нецензурно отказался давать какие бы то ни было показания. Особенно раздражала безответность Девятьярова на поношения в свой адрес. Вова лишь вяло морщился и гнусно улыбался. Быстро оформив все необходимые бумаги, он вызвал конвой. Меня подняли в хату. Початую пачку сигарет я оставил на столе на радость вертухаю. Курить я бросил.

…Третья шконка по-прежнему оставалась вакантной. Из суда Шер каждый раз приезжал под впечатлением от кретинизма подельников и благодушия судьи.

— Приятная баба, — очаровывался Слава. — Мне даже кофе в клетку носит. Вся такая обходительная: Вячеслав Игоревич то, Вячеслав Игоревич се.

— Не обольщайся, Слава. Мягко стелет, да жестко спать, — пытался вразумить я соседа. — Последнее слово у тебя готово?

— Я вместо последнего слова сделаю Люсе Дубовской подарок на память.

— Дубовская — это судья?

— Ага. Баба Люда, слезай с верблюда, гадом буду, пороть не буду…

— А что за подарок?

— Альбом. С фотками, мыслями про жизнь, про меня, про мусорской беспредел. За неделю его завершу.

Слава с гордостью достал из железного ящика свое творение. С виду обыкновенный среднеформатный блокнот с выдавленными на твердой обложке иероглифами. Внутри вклеены вырезки из газет и журналов по делу и без. Темы, затронутые Шером, касались российских судей, тюрем, методов милиции, должностных злоупотреблениях, коррупции… Освещалось и личное. В альбом аккуратно были вставлены фотографии, непосредственно отражавшие публичное прошлое и активную гражданскую позицию автора. Вот Слава на вручении какого-то ордена, вот в кругу казаков, вот среди каких-то нетрезвых полковников и генералов, вот в обнимку с мордатым мужиком и припиской большими буквами «зам. председателя профсоюза работников телевидения В.И. Шер с председателем общественного движения “Россия Православная” А.И. Буркиным», и вдруг портрет жирного Плаща Севы Зайцева с еще более неожиданной припиской: «Это Всеволод Зайцев, очень интеллигентный и талантливый молодой человек, которого следователь Генеральной прокуратуры Магомедрасулов посадил в тюрьму, где сделал из этого юного дарования гомосексуалиста»…

— А Зайца-то ты зачем прописал?

— У нас же общий следак. Этим я показываю, какая все-таки мразь этот Магомедрасулов. К тому же мне искренне жалко Зайца.

В своей нелюбви к следствию Шер пошел еще дальше. В тюремном ларьке из средств гигиены можно было приобрести губку для душа со звучным именем «Кайфушка». После получаса художественных усилий над губкой посредством маникюрных ножниц из-под руки Шера вышло пористое творение, по контурам напоминавшее человечка. Для большего сходства Слава там, где предполагалась голова, нарисовал фуражку, глаза и рот, ниже сердце, еще ниже — репродуктивные органы. По утверждению мошенника, это не что иное, как кукла вуду Магомедрасулова. В последующие дни утром и вечером Слава ожесточенно втыкал зубочистки в вышеперечисленные фрагменты анатомии изуродованной «Кайфушки». При этом пронзенный деревянными шпажками поролоновый следак все время болтался вверх ногами, привязанный к шконке Шера.