Рома Зверь - Дожди - пистолеты Страница 20

И вот я попросил ее помочь мне с рефератом. Мы общались достаточно много на людях. То есть она не ставила себя выше, типа она взрослее и умнее. Мы общались на равных… А потом перешли на «ты». Как-как? Ну, как-то перешли. «Давайте прейдем на „ты“». Вроде она предложила.

У меня не было такой необходимости скрывать наши отношения от одноклассников. Я нормально отшучивался. Мы общались, встречались. Она познакомила меня со своими друзьями. Мы к ним в гости сначала сходили, потом они к ней пришли. Эти люди нормально ко мне относились. Я ведь был достаточно взрослый человек. Конечно же, город маленький, через третьих, четвертых знакомых знали друг друга. Они знали, кто я…

Мы стали чаще встречаться. Я приезжал к ней домой. Мы смотрели кино, ходили в кафе. Потом я начал оставаться у нее дома. Я не помню, кто стал инициатором. Ты же знаешь, оно ведь как-то само происходит. Уже поздно, засиделись допоздна. Смысла уже ехать домой нет. Я остался в другой комнате. Утро, чай. Все нормально. Я сначала несколько раз так оставался, без всего такого. Она ехала на работу, а я ехал на учебу. И мы ехали в разных маршрутках. Выходили вместе и ждали разные маршрутки. Все равно в конце концов колледж начал гудеть. Языком болтать. Я не пытался никому рот закрывать. А чего? Пусть говорят. Я же ничего плохого не делал. Может, у нее и были проблемы с дирекцией колледжа. Все потрещали-потрещали, да и успокоились в конце концов. Нормальный парень, нормальная девушка. Ничего страшного в наших отношениях не было. Какая аморалка? О чем ты говоришь?

ВИТЯ БОНДАРЕВ

Сначала песни были достаточно мечтательные. Ничего не понять. Я так верил, так писал, так жил. А потом наступил день, когда я познакомился с Витей Бондаревым. Познакомились мы на каком-то концерте самопальном. Помню, там были две колонки, старые, российские. Усилитель допотопный, два микрофона. В то время был в городе один человек по имени Дима Шарко. Он очень дружил с администрацией города — такой деятель молодежный. Он организовывал праздники, фестивали в городе, как раз и для неформалов. Одним из которых был «Снеговики не умирают» в актовом зале Дома учителя на улице Ленина. Зал — мест на триста. Выступали различные группы таганрожские. Певцы под гитару, барды. «Асимметрия» там выступала в усеченном составе, аппарата было мало: барабан один, две акустические гитары, два микрофона. В Доме учителя оказался и Бондарев. После концерта он подошел, мы познакомились «О, ты прикольно поешь, давай встретимся, посидим, чего-то придумаем». Вот так вот мы с Витей и познакомились.

Причем вот что интересно. В Таганроге, как и в любом городе нашей страны, есть улица Ленина. Это такой местный Бродвей. И с раннего вечера до поздней ночи люди ходят сначала по одной стороне улицы, потом переходят на другую сторону и идут в обратном направлении. Потом доходят до конца, снова переходят и идут обратно. И так все время. Точно так же гуляли и мы. И можно было встретить человека и уже узнать его, потому что ты уже раза три его видел, пока ходил туда-сюда. И вот когда я так гулял с ребятами, часто видел человека, который похож на Шевчука. У него была косуха, кожаные джинсы, казаки. Длинные волосы, очки с квадратными стеклами. Он был по типажу очень похож на Юрия Шевчука. И я думал, ну и тип тут ходит! Только потом, спустя полгода, я познакомился с этим чуваком, и им оказался Витя Бондарев. Смешно было, он тоже из той тусни, только более взрослой. Витя старше меня лет на пять — на шесть.

Благодаря Вите я узнал старшее поколение творческих людей. И вот оно как раз меня очень не любило. Не потому, что проблема поколений, нет. Это касалось, как я сейчас понимаю, обычных вещей. Девочки, внимание, борзость, мечты, стремления, работа. Моторчик. Я думаю, это.

А что, можно представить еще что-то? Поэтому была неприязнь со стороны старших, которые до сих пор сидят в жопе. Сейчас приезжаешь в город, видишь этих людей. Ничего не изменилось!

Витя — поэт. Вместе с ним уже получились песни гораздо жестче, музыка стала тяжелее. Уже пошли песни вроде «Америки нет». Очень тяжелая песня. Такая: тунд-тунд-тунд ду-ду… Потом на одном концерте мы играли ее с гитаристом группы «Сакрум». У нас было два гитариста, и мы очень тяжело играли: «…Америки нет. Эта дорога никуда не ведет, это просто следы от моих ботинок…» Бондарев не то чтобы жесткий, он фатальный немного был, безысходный. Поэтому и песни стали тяжелее, и бусы мои исчезли.

Никакой творческой ревности к Бондареву не было. Никакой обиды. Просто мы экспериментировали. Мне было интересно все новое. Мне было о-о-чень интересно на чужой текст написать музыку. И я же еще выбирал тексты. Не на все подряд писал. Что мне нравилось, на то я и сочинял музыку и пел. Я вообще не думал, что это текст Вити, потому что мне казалось, что это мой — так в него въедаешься, придумываешь музыку, начинаешь любить и просто поешь как свое. Тогда и мыслей не было таких, о ревности к чему-то. Потому что все было кайфово делать. Кайфово было играть, кайфово петь. Сочинять, слушать, как другие что-то сочиняют.

Я просто воспринимал его слова, да? У меня не было какого-то разделения — мои слова, не мои. Вот человек, который врубается, общается, помогает мне. И мы делимся чем-то. Вот он приносит тексты, а я пишу музыку. И мы что-то делаем, пытаемся найти общий язык.

Да какая там зависть! Мне было интересно, как это так. Вот я читаю, понимаю, что написано как бы не об этом, а я все понимаю о чем. Мне было интересно, как у человека работает мысль, чтобы вот эти слова взять, так их связать, так срифмовать. И так здорово получается. Вот это да! Я так не могу… Было не то что жаль, я думал, что так никогда не напишу. Так и не написал никогда. Потому что у меня голова по-другому работает. Я научился открываться… Я, конечно, могу написать очень сложный текст. Практически околесицу, которая будет восприниматься как пятьсот тайных смыслов. Хотя на самом деле я написал полную ерунду. Вот этим мне совсем не хочется заниматься, неинтересно. Почему? Во-первых, ты напишешь ерунду. Во-вторых, люди поймут тебя вообще не так. Тебе же хочется, чтобы тебя люди понимали, да? Я могу что-то написать и прикольнуться. О! Я знаю, о чем, а люди не знают, ха-ха-ха! Один я знаю, какой тут смысл!

И зачем это надо? Полная глупость! Надо, чтобы не только тебе нравилось, что ты написал, но чтобы это было доступно людям, чтобы они тебя поняли. Что ты говоришь, зачем ты это говоришь. Вот в чем смысл. А играть в кошки-мышки — не хочется. Вообще это глупо. Бессмысленная трата времени…

И что я заговорил об этом?… А! Я никогда не буду писать, как Бондарев, и слава богу! Очень у него есть красивые обороты, аллегории. Может, мне этого тоже хотелось. Но у меня самого этого предостаточно. Можно садиться с человеком, который врубается в эту тему, и сидеть, дрочить Судьбу. Все переставлять — ребусы, шарады… Я понимаю, когда ты написал двадцать, а еще лучше тридцать хороших песен, понятных, доступных песен, четких, у которых есть идея, цель, которые рассказывают простым языком. Простой язык — самый сильный язык. Он доходит сразу до человека. Вот тогда ты можешь чего-то там повыпендриваться. Тогда я не понимал, зачем песни пишутся, а сейчас понимаю. В чем смысл песни? Для чего она существует? Почему песни люди пишут? Почему другие люди их слушают? А когда я это понял, стало очень просто. Как барьер преодолел.