Михаил Алексеев - Через годы, через расстояния Страница 20

Оля, сегодня я тоже написал письмо нашему дорогому папочке.

У меня сейчас все в порядке. Посылочку твою я не получил. Очень жалею, что твоя посылочка может пропасть.

Сейчас у меня болит голова. Но это не болезнь. Я просто утомился немного. Недавно только я возвратился с очень опасного задания (Ходил вместе с разведчиками за линию фронта. - М.А.) и сейчас хочется отдохнуть.

Ну, будь здорова, голубка моя!

Жду от тебя писем.

Привет от меня и от Алексея всем вам.

30/IV-43 г.

Твой Михаил.

И еще одно письмо, названное Ольгой роковым, потрясшим не только ее одну, не только мать и отца, но и всех ее подруг в далеком Ирбите. Письма этого долго не было среди тех, кои приходили ко мне из Ужгорода. И вот оно наконец пришло - сильно помятое, зачитанное, очевидно, не только ею одной, но и многими другими людьми, близкими ей. Полагая, видимо, что таким даже мне самому трудно будет его прочесть, Ольга переписала его своим удивительным четким, красивым почерком.

Вот оно, это письмо. Привожу его полностью, без единой поправки, таким, каким оно вышло из-под моего безумного, как показалось сперва Ольге, пера. Думаю, что таким же оно покажется и вам, мои дорогие читатели, которые успели уже познакомиться с письмами моими, предшествовавшими этому.

Дорогая Ольга!

Не торопись читать это письмо - оно должно принести Вам горькое разочарование. После мучительных размышлений я решился на такое письмо, после которого я стану для тебя не только нелюбимым, но самым ненавистным для тебя человеком. Я и не требую от тебя прощения - я недостоин его. Я заслужил то, чтобы меня было за что ненавидеть. Но что бы там ни было, я решил, правда очень поздно, написать всю правду. Вы, Оля, замечательная, умная девушка, но я Вас не люблю... Я долго обманывал вас и самого себя, но с некоторых пор я окончательно убедился в своих чувствах.

Быть может, Вы и любили меня, но, право, Ольга, я недостоин Вашей любви, а потому и решил положить этому конец. Тебе нужен друг, которого ты, пожалуй, и имела бы, не будь меня. Я вовсе не пытаюсь оправдываться, но все-таки я поступаю правильно, предупредив Вас об этом. Я знаю, Вы назовете меня самым презренным словом, которое только есть в человеческом лексиконе. Мое признание не есть измена, а нечто более безумное, чем следствие здравой мысли. Доложу Вам, что у меня и сейчас нет любимой девушки, и боюсь, будет ли она когда-нибудь вообще. И сообщаю Вам все это единственно для того, чтобы развязать Вам руки. Это может показаться самым ужасным кощунством. Теперь мне все равно, как меня поймете. Я должен был об этом предупредить Вас значительно раньше, но не хотелось, чтобы чистое, чудесное сердце девушки разочаровалось в самых лучших своих чувствах. В то время как это могло кончиться само собой: ведь могло же и со мною случиться то, что случалось с моими товарищами...

Мне нелегко писать письмо, которое уничтожит меня в глазах людей, считающих меня порядочным человеком. Конечно, легче было бы поступить так: продолжать письма в прежнем тоне, уверять, клясться в любви (как я это и делал, обманывая себя и Вас), а потом - куда кривая выведет; или не писать вовсе, добиться этим того, чтобы вы решили, что я погиб или пропал без вести, а затем постепенно и забыли бы вовсе. Так поступать, как поступил я, - подло, а так, как рассказано выше, - еще подлее: так может поступить только жалкий трус, которым, при всех моих недостатках, я себя еще не считаю. Я решил написать всю правду, наперед зная, сколько нелестных слов полетит в мой адрес. Я привык быть беспощадным не только к людям, но и к самому себе, если этого заслужил. Твое справедливое презрение и ненависть ко мне я приемлю как долг. На своем пути я видел много такого, что искривило душу мою, и теперь эти страшные изгибы приходится исправлять со всей жестокостью, не считаясь ни с собственной совестью, ни с мнением других. Я, например, без всякого основания жесток к людям, которые меня любят, и признателен тем, которые убежденно и искренне меня ненавидят. Это какое-то страшное уродство, которое другим может показаться моей рисовкой под "необыкновенного человека". У меня, должно быть, не будет настоящего друга еще и потому, что я никогда не показываю признака любви даже к тому человеку, которого даже очень люблю; наоборот, весь свой словесный яд, как из водосточной трубы, я лью на голову своему любимому, чтобы возбудить в нем звериную злобу ко мне, и с тем, чтобы еще крепче его любить. Как всякий русский любит острую пищу, так я люблю резкие, острые взаимоотношения. Паточное отношение ко мне всегда меня бесит.

Мне не раз предоставлялась возможность выехать в тыл, но я все время отказывал себе в этой прелести, так как там, в тылу, мне пришлось бы очень много думать, а здесь все ясно, просто, по-солдатски логично: прогнать немца с родной земли! Никакие другие страсти не волнуют меня. Здесь сердце "не расквасится" при виде гибели друга. Здесь смерть - будни. Люди по-будничному умирают для того, чтобы на этой грешной, истерзанной земле было все время празднично.

Однако я отвлекся.

Итак, Оля, после всей этой дерзости я должен позволить себе еще большую дерзость: просить тебя, чтобы ты продолжала писать мне письма. Я с большим интересом буду следить за твоей жизнью, и там, где потребуется мой совет, я немедленно поспешу с ним к тебе. Отныне это последний абзац, где я дерзнул еще по старой памяти называть Вас на "ты". Прошу - презирай меня: мне это будет легче вынести, чем просьбы, мольбы и прочее. Не отчаивайся. Вас окружают люди, которые милее и умнее меня. Повторяю, Вы замечательная, чистая и честная девушка, и не Вам меня, и не мне Вас любить; я груб, жесток, и не мне быть вашим мужем, Ольга!

Прежде чем кого-то полюбить и быть кем-то любимым, я должен буду долго и жестоко бороться со своим дурным характером. Я чувствую в душе своей большую силу и боюсь, что она меня погубит окончательно, если я не объявлю самую беспощадную борьбу и не одержу победы над ее опасными искривлениями.

Это мое письмо есть один из актов этой борьбы с самим собой.

Я очень много потерял через свой дурной нрав и мог бы потерять все, если б вовремя не догадался взять себя в работу.

Желаю Вам счастья и здоровья.

Привет вашей милой семье: папочке, маме и бабушке.

29/1-1944 года.

Михаил Алексеев.

Вслед за этим "роковым", по определению Ольги, моим письмом последовало другое - очевидно, в ответ на ее реакцию, о коей читатель, надеюсь, легко может догадаться:

Милая Ольга!

Вы не правы, назвав мое письмо бредом. Это не бред - это шедевр безумия, жестокости и бессердечного отношения к человеческим чувствам. Все это так и все это далеко не так: так - с Вашей точки зрения и не так - с моей. Я около трех лет нес чашу нашей любви, хранил, упивался ею и... споткнулся, споткнулся и расплескал по ухабам войны. Разве споткнувшийся человек виноват в том, что он расплескал чашу хотя и драгоценной, живительной влаги?..