Теодор Гладков - Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков Страница 20

Тем не менее, вживание «Длинного» в чуждую дотоле среду прошло вполне успешно. Западные соблазны минули его стороной, тем более что большинству рабочих, крестьян, мелких служащих в тогдашней Европе, едва приходящей в себя после ошеломляющего мирового кризиса, разверзшегося в 1929 году, жилось еще достаточно трудно, порой и просто голодно. Природная наблюдательность позволила Короткову достаточно быстро освоить и неведомые ему ранее манеры, и поведение в быту, нормы отношений с людьми в разных ситуациях.

По-немецки он уже говорил бегло, более того, усвоил, как оказалось, прочно и навсегда легкий венский акцент. Это очень помогло ему в будущем, когда пришлось долго работать в нацистской Германии. Поскольку, если он и допускал какие-то отклонения от средненемецкого, так называемого хохдойч, ему это сходило с рук, собеседники про себя объясняли их австрийским происхождением.

Наконец, Коротков получил долгожданное распоряжение от «Шведа» выехать в Швейцарию, в небольшой городок близ французской границы. Это тихое место многоопытный «Швед» выбрал для сбора своей группы и отработки плана действий перед десантированием во Францию. Сюда же предполагалось отойти в случае каких-либо казусов на французской территории.

«Швед» хорошо изучил законодательство тех европейских стран, в которых ему пришлось работать или бывать. Он предусмотрел, что в случае провала во Франции, в Швейцарии ему и его группе серьезные неприятности не грозят, поскольку деятельность «Экспресса» непосредственно против Швейцарской конфедерации не направлена. В худшем случае вышлют из страны. Эвакуироваться же в избранный им городок в Швейцарии из Франции при явной угрозе и избежать тем самым сурового ответа перед французским правосудием можно за несколько часов.

Упорная, с переменным успехом и частыми переездами из города в город, из страны в страну деятельность «Шведа» по данному заданию продолжалась почти год, всю вторую половину 1933 и первую 1934 года. В определенной степени ему мешало то обстоятельство, что ранее он длительное время уже работал в Париже под другим именем и прикрытием, и с той поры во французской столице, тогда сравнительно небольшом и компактном городе осталось много знакомых, встреча с которыми была крайне нежелательна.

В конце концов Орлов, столкнувшись с серьезными трудностями, счел возможным просить Центр фактически поручить дальнейшую работу в Париже Короткову.

В Москву ушла шифровка, в которой «Швед» в числе других вариантов предлагал: «передать «Экспрессу» (хорошего связного, подлинного иностранца), «Длинного» (освоившего языки и умеющего «носить» паспорт), его жену (знающую отлично немецкий и французский языки) — в уже оправдавшую себя организацию[13], а меня отозвать обратно…»

Прочитав вышеприведенный абзац, читатель, несомненно, удивится: он и не подозревал, что Александр Коротков, оказывается, женат. Автор должен откровенно признаться, что до ознакомления с данным документом он тоже не знал, когда именно герой его книги вступил в свой первый брак. Дело в том, что этот брак был гражданским, то есть не зарегистрированным ни в советском загсе, ни во французской мэрии. По той же причине нет данных и о точной дате распада семьи приблизительно лет через десять-двенадцать. Тем не менее, и муж и жена во всех анкетах в графе «семейное положение» писали соответственно «женат», или «замужем» и сообщали все, что требовалось друг о друге. В те годы подобные браки были явлением весьма распространенным. Отсутствие пресловутого штампа в паспорте не сказывалось даже при получении ордера на жилье[14].

Мария Борисовна Вильковыская родилась в Санкт-Петербурге в 1913 году. Вместе с родителями — отец был загранработником Советского торгового флота — она прожила в общей сложности семь лет в Германии и три года во Франции. Она закончила два курса химического техникума, а также курсы стенографии и машинописи в Берлине. Естественно, девушка свободно владела немецким и французским языками, слабее — английским и итальянским. По возвращении в Москву Вильковыская стала работать переводчицей в Иностранном отделе ОГПУ, со временем ее начали привлекать и к оперативным делам. В 1933 году она выехала в загранкомандировку и снова встретилась с Александром, которому еще в Москве помогала в изучении немецкого языка.

Но — вернемся в Париж, куда, после того, как Москва приняла предложение «Шведа», Карл Рошецкий перебрался вместе с женой уже на относительно продолжительное время. Правда, уже не в качестве кауфмана, а студента. Он поступил в Центральную радиошколу, находившуюся на улице Луны, 12. Поселились молодожены в аристократическом XVI районе Парижа на улице Жорж Санд, 36 (правда, в очень скромной квартирке). Здесь в конце 1935 года у них родилась первая дочь София.

Одновременно Карл Рошецкий стал вольнослушателем в знаменитой Сорбонне, где усердно посещал лекции по… антропологии. Почему он выбрал именно этот предмет (не имеющий ни малейшего отношения к его основным занятиям радиоделом), остается загадкой. Возможно, к тому у него имелись какие-то основания прагматического свойства, а может быть, просто заинтриговала эта наука своими тайнами, главные из которых не разрешены и по сей день. Можно сделать и иное предположение: изучение антропологии было не столь обременительным занятием, как, скажем, постижение высшей математики, квантовой механики или санскрита. Следовательно, у Короткова оставалось больше времени для своего основного занятия — разведки. К тому же Сорбонна представляла куда большие возможности для обзаведения полезными знакомствами, нежели весьма ограниченный контингент слушателей радиошколы.

Как-никак, в тот период у него на связи было два ценных агента. Поддержание контактов с ними являлось делом достаточно трудоемким и ответственным. Даже самая короткая встреча с мгновенным обменом материалами занимала со всеми проверками, сменой маршрутов, постановками и снятием сигналов почти целый день.

Рассказывать о впечатлении, какое произвел на Короткова Париж — задача непосильная. Автор об этом может судить по собственному опыту. Трижды бывал в этом удивительном городе, но ничего вразумительного о нем рассказать друзьям не сумел. Заканчивал бесполезным советом: «Это надо видеть собственными глазами».

А между тем ни об одной другой европейской столице российский человек с детства не знает так много, как именно о Париже. Возможно, потому, что первыми самостоятельно прочитанными книгами у многих из нас были «Три мушкетера» А. Дюма и «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго. Да и 18 марта — День Парижской Коммуны многие годы являлся в СССР официальным праздником. С детских лет мы слышали эти завораживающие слова: Монмартр. Монпарнас, Эйфелева башня, Гранд-Опера (с ударением непременно на последней букве!), Лувр, Елисейские поля, Версаль, Булонский лес, гробница Наполеона, Вандомская колонна, Триумфальная арка, кладбище Пер-Лашез, Чрево Парижа и даже Плас-Пигаль… Все эти названия, разумеется, были прекрасно известны Короткову и до поездки во Францию. Многое о парижских нравах и обычаях рассказывала ему и Мария Вильковыская. Кое-что, но уже в ином ключе, втолковал «Швед». В частности: по возможности не появляться на улице Гренель, где располагалось посольство России, а ныне полпредство СССР, на улице Дарю, где находился главный православный храм во Франции — собор Святого Александра Невского, улице Пасси, которую облюбовали для поселения многие русские эмигранты. В этих местах всегда собирались бывшие соотечественники. Конечно, в отличие от «Шведа» у Короткова в силу его возраста и биографии возможность встретить знакомого практически приближалась к нулю. Но «бывшие» обладали необъяснимой, мистической способностью за версту выявлять своего земляка-русака в любом обличье. По нескольким пустяшным, ничего не значащим фразам, пусть и произнесенным по-французски, они безошибочно могли бы опознать в Карле Рошецком уроженца Самотеки и 1-й Мещанской.