Вячеслав Козляков - Герои Смуты Страница 20

В послании рязанского воеводы в Нижний Новгород говорилось также о том, что они «давно крест целовали» вместе с жителями Калуги, Тулы, Михайлова, северских и украинных городов, «что нам за Московское государство с ними и со всею землею стояти вместе заодин, и с Литовскими людьми битись до смерти». Получалось, что дополнительная присяга по нижегородской записи была в Рязани излишней. Для подтверждения серьезных успехов своего движения Ляпунов описывал, как «бояре из Москвы» собирались послать на него «войною пана Сопегу, да Струса со многими людьми Литовскими», однако боярскую грамоту об этом, направленную в Тулу, переправили ему в Рязань. Не случайным было и упоминание о Владимире, куда Ляпунов раньше предлагал нижегородцам идти в сход: «…а Володимир, господа, и иные городы с нами одномысленны ж, хотят за веру все помереть». Уже в это время у Ляпунова сформировалось представление о дальнейших шагах. Сам он предполагал собраться «со всеми людьми и с Понизовок) силою, которые ныне стоят под Шацким», и пойти с ними на Коломну. Кстати, не с этими ли переговорами был связан поход Прокофия Ляпунова в Пронск, едва не закончившийся для него плачевно? Союзник Ляпунова в Туле Иван Заруцкий, как и «из Калуги бояре» должны были двигаться самостоятельно к Москве, «чтоб нам к царствующему граду Москве придти всем в один день»[103]. Нижегородцев просили поддержать обращения для совместного похода к столице, отосланные ранее из Рязани в понизовые (Казань) и поморские (Вологда и другие северные земли) города. Велись переговоры и с известным сторонником Лжедмитрия II — казачьим атаманом Андреем Просовецким, воевавшим в 1610 году вместе с полковником Александром Лисовским в Псковской земле, а теперь готовым присоединиться к земскому союзу.

О начале похода на Москву 28 февраля 1611 года рассказывает отписка из Ярославля в Казань. К ней была приложена «Роспись, кто из которого города пошел воевод с ратными людми», дающая представление о первоначальном составе Первого ополчения:

«С Резани, с воеводою Прокофьем Петровичем Ляпуновым, Резанские городы и Сивера.

Из Мурома, с околничим со князем Васильем Федоровичем Масалским, муромцы с околними городы.

Из Нижнего, с воеводою со князем Олександром Ондреевичем Репниным, Понизовые люди.

Из Суздаля, да из Володимеря, с воеводою с Ортемьем Измайловым, да с Ондреем Просовецким, околние городы, да казаки волские и черкасы, которые подо Псковом были.

С Вологды и из Поморских городов, с воеводою Федором Нащекиным.

С Романова, с мурзы и с татары и с рускими людми, воевода князь Василий Романович Пронской да князь Федор Козловской.

С Галицкими людми воевода Петр Иванович Мансуров.

С Костромскими людми воевода князь Федор Иванович Волконской».

Ярославцы сообщали, что у них в городе «собрались с воеводою Иваном Ивановичем Волынским ярославцы дворя-ня и дети боярские» и приказ московских стрельцов в 500 человек с головою Иваном Толстым (их послали из Москвы в Вологду, но они присоединились к земскому союзу: «не ходя на Вологду, поворотились и крест целовали в Ярославле, что им на литовских людей идти к Москве и битись до смерти»); в ополчение вступили казаки, стрельцы и даточные люди. Присоединились к ополчению и другие города Замосковного края — Кашин, Бежецк, Углич (во главе с воеводой Федором Ивановичем Погожим)[104]. В ярославских отписках перечислялись только города одной части ополчения, которую возглавил Прокофий Ляпунов, упомянутый в росписи на первом месте. Воеводами другой части ополчения, состоявшей из бывших сторонников царя Дмитрия, стали соответственно тушинские бояре князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Мартынович Заруцкий.

Как же реагировали на появление земского движения бояре в Москве? Они сделали свой выбор и не оставались пассивными наблюдателями. С их точки зрения, Прокофий Ляпунов и все, кто выступил вместе с ним, были клятвопреступниками и изменниками, заслуживавшими кары. Боярам приходилось подтверждать перед старостой Александром Госевским и королевской ставкой под Смоленском, что они в состоянии управлять ситуацией и могут самостоятельно справиться с очагами неповиновения. Однако без помощи короля Сигизмунда III у них это не получалось. Вместе с Госевским московские бояре придумали отослать из Москвы войска для того, чтобы пресечь неповиновение. Но выгодно это было только главе иноземного гарнизона в столице, так как чем меньше там оставалось стрельцов и других вооруженных людей, тем спокойнее он мог себя чувствовать. Отсылавшиеся из Москвы отряды служилых людей и стрельцов воевали плохо и при первой возможности переходили на сторону объединившихся в ополчение людей. Месяц спустя после памятных для Прокофия Ляпунова событий под Пронском уже по всей стране преувеличенно рассказывали о его подвиге: «…да с Москвы же де была посылка против Прокофья Ляпунова, и Божиею де милостию и Пречистыя Богородицы помощию Прокофей Ляпунов литовских людей побил, а досталные прибежали к Москве». Рязанский воевода на глазах превращался в народного заступника, которому помогают высшие силы: он устрашал врагов уже одним своим именем.

Посланный Боярской думой во Владимир для карательного похода боярин князь Иван Семенович Куракин потерпел там поражение и вынужден был отойти от города. Приехавший из Владимира в Ярославль гонец Никита Рагозин рассказывал подробности этих событий. Во Владимире тоже существовал свой городовой совет из освященного собора, воевод, служилых, посадских и даже «уездных людей», то есть крестьян. Свою присягу «стояти со всеми городы всем заодин» там приняли «по совету Резанских и Украинных и околных городов». Может быть, поэтому Дума и решила разорвать союз Рязани и Владимира, направив туда войско? Боярин князь Иван Семенович Куракин, командовавший «рускими и литовскими людми», пришел из Юрьева Польского под Владимир 11 февраля. Но тут сказались успехи объединительного движения, потому что казаки Андрея Просовецкого, укрепившиеся незадолго перед тем в Суздале, явились на выручку, «и дело у них под Володимером было». Куракин стал отходить московской дорогой, но в селе Ундол его достигли вести, «что от Прокофья Ляпунова многие люди пришли в Вохну, и они де от тех людей поворотили и отошли опять в Юрьев Полской»[105]. Никаких отрядов Ляпунова в Вохне не было, но там уже знали имя главного воеводы земского ополчения, и этого оказалось достаточно. Бегство князя Куракина подтверждает правоту прежних обвинений Ляпунова, адресованных боярам в Москве, — те не особенно стремились воевать за свою власть за пределами столицы.