Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены Страница 20

Впервые они увидели друг друга обнаженными, когда были вместе уже более полугода. Любил ли он ее? Нет. Его тянуло к Анне Линдберг, и в то же время он ее стыдился. Оскорблял ее и колотил, когда стрессы пасторского дома требовали выхода. Она давала сдачи, и они мирились. В его жизни, пишет он, не было любви, не было там, где он жил и дышал. Переписка Ингмара Бергмана с родителями пропитана нежностью и заботой, хотя дневники Карин Бергман вскоре раскроют совсем другую сторону их взаимоотношений, но вкус любви он забыл. Не испытывал ее ни к кому и ни к чему, определенно ни к Анне Линдберг, ни тем паче к самому себе.

Этот подростковый кризис, если угодно назвать его так, изображен у Марианны Хёк в биографии Бергмана как помутнение крови, продолжавшееся годами. Он жил во мгле желаний и безотчетных угрызений совести, запутываясь в бесконечных сетях лжи, что еще больше размывало чувство вины и стыда. То, что он переживал вне домашних стен, не очень-то соответствовало родительским правилам.

Ощущение аутсайдерства было особенно заметно в летние каникулы. Когда другие молодые люди купались, играли в теннис, слушали джаз, катались на моторках и танцевали, Ингмар Бергман стоял в стороне, наблюдал.

Конфирмовал Ингмара отец, вечером на Троицу 1934 года. Он был у пастора одним из самых симпатичных и самых заинтересованных конфирмантов, и Эрик Бергман решил говорить о двенадцатилетнем Иисусе, который рос в мудрости и благодати перед Богом и людьми. Ему хотелось, чтобы у сына в свой черед остались от этого времени добрые воспоминания об отце.

Конфирмация Ингмара была нашим последним праздником в пасторском доме при Софийском приюте. Я навсегда запомню этот Троицын день как необычайно светлый и щедрый для всех нас.

Эрик Бергман мечтал получить должность главного пастора. Лучше за пределами Стокгольма, но Карин Бергман решительно не советовала возвращаться в сельский пасторат и призывала мужа к терпению. Шанс появился, когда в мае 1933 года скончался Юсеф Челландер, главный пастор прихода Хедвиг-Элеоноры, и Эрику Бергману предложили прочитать пробную проповедь.

На выборах главного пастора Бергман получил подавляющее большинство голосов, и, казалось, все разрешилось благополучно. Однако министр по делам культов Артур Энгберг обещал эту должность Густаву Анкару, викарию прихода Густава Васы, за которого ходатайствовал епископ. Депутации от собственного бергмановского прихода ходили с петициями и в государственный совет, и даже к самому королю, добиваясь, чтобы назначение получил Бергман. Дело передали во дворец, на рассмотрение совета министров, Энгберг настаивал назначить Анкара, но король воспротивился, и решение отложили. По телефону король обратился за советом к архиепископу Эрлингу Эйдему и получил такой ответ: “Рассудок говорит мне, что назначить надо Анкара, который уже в летах, но сердцем я за Бергмана”. Совет министров опять отложил решение. Энгберг строил козни. Рассчитывал дождаться, когда король уедет на Ривьеру, а тогда можно будет пробить назначение Анкара.

Тем временем Эрик и Карен Бергман отправились в Сёдерхамн, подальше от всех напряженностей и сплетен. В пятницу 12 января 1934 года, когда они завтракали в гостинице, к их столику подошел официант и сообщил, что главного пастора Бергмана просит к телефону журналистка Мэрта Линдквист из “Свенска дагбладет”. Она известила его, что совет министров нынче утвердил его в желанной должности. Король, которого поддержал министр юстиции, в конце концов вынудил Артура Энгберга подписать назначение.

В гостиницу хлынули поздравления, телефоны просто раскалились. Бергманы отпраздновали победу – зажгли в номере рождественскую елочку и прочли 84-й псалом из Псалтири. Они провели вместе несколько чудесных дней, после чего вернулись в пасторский дом при Софийском приюте, полный цветов, телеграмм и писем. В пасторской канцелярии Хедвиг-Элеоноры нового главного пастора встретили пением церковного хора, речами и большой веткой белой сирени.

Ободренный победой в изнурительной борьбе и чувствуя постоянную поддержку лично Его Величества, Эрик Бергман переживал новую весну уверенности в себе, что положительно сказалось и на семейной жизни. Письма Карин Бергман к матери проникнуты совершенно иной интонацией: “Потом мы пошли прогуляться и чувствовали себя по-настоящему свободными и радостными”; “Эрик очень рад”; “Дома все хорошо, и я довольна”, – писала она в те дни, что последовали за мужниным назначением. Даже Даг отлично справлялся с учебой и после зачета попал в число лучших учеников в классе. Папенька Эрик был очень доволен, а маменька Карин в душе так успокоилась, что не видела особых проблем в знакомстве старшего сына с очередной девушкой, с которой он хотел познакомить и ее. “Не знаю, которая она по счету из тех, кого он мне представлял, но он решительно утверждает, что они просто добрые друзья и “никаких глупостей не делают”. И я вовсе не намерена препятствовать ему в безопасном изучении женского пола”. А Ингмар, как уже говорилось, был “бодрый, веселый, всем интересовался. Повсюду успевает, все видит и слышит”.

Летом 1934-го от воспаления легких умерла Анна Окерблум, в семьдесят лет. Карин Бергман находилась с нею до самого конца – приступ кашля и последние слова: “Больше не могу”. Она раз-другой вздрогнула, вздохнула, и все кончилось.

Ввиду нового назначения семья, покинув пасторский дом Софийского приюта, переехала в ближайшие окрестности церкви Хедвиг-Элеоноры. Квартира располагалась на Стургатан, 7, на четвертом этаже, то есть на самом верху, со свободным видом на старые высокие деревья кладбища и мощный купол с тремя колоколами. Самый большой весит без малого пять тонн, отлит в Хельсингёре в 1639 году и двадцать лет спустя взят Карлом Густавом Врангелем в качестве трофея во время войны с датчанами. Колокольный звон будет сопровождать Ингмара Бергмана всю жизнь, в школьные годы как напоминание о невыученных уроках, а позднее во многих его фильмах. Вообще церковь казалась весьма пугающим воплощением фантазий подростка о надзирающем мире. “По ночам освещенный циферблат башенных часов заглядывал в окно, точно всевидящее око”, – пишет Марианна Хёк в биографии Бергмана.

Ингмару Бергману досталась комната, выходившая на Юнгфругатан и знаменитый погребок “Эстермальмчелларен”, помещавшийся в обветшалой постройке XVIII века в квартале от оживленной площади Эстермальмсторг. Переезд дал ему желанный шанс на большую свободу передвижения – дорога в школу стала короче, и он мог пользоваться отдельным входом.