Николай Каретников - Темы с вариациями (сборник) Страница 20

Шифферс с первого момента понял, что ему не придется делать этот фильм так, как он того хотел. Закончив речь, он отправился к двери и уже приоткрыл ее. В этот момент один из редакторов, движимый вполне человеческими побуждениями – все знали, что Шифферс без работы и ему просто нечего есть, – бросился за ним и закричал:

– Евгений Львович! А вы-то, а вы-то как же?!

Шифферс обернулся, внимательно и спокойно оглядел присутствующих:

– О себе подумайте… Ка-ять-ся надо!! – И закрыл дверь.

Аллюзии

Понадобилось всего два часа для того, чтобы худсовет «Ленфильма», прослушав фрагменты музыки и выяснив принципы постановки, принял решение о производстве фильма-балета «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер».

Так как до этих пор в кино снимались только готовые балетные спектакли, в Москву заместителю председателя Комитета по делам кинематографии было послано письмо с просьбой разрешить оплату оригинального балетного сценария, ибо официально такого жанра не существовало.

Никакого ответа от Баскакова не последовало. Я ждал три месяца и наконец попросил Михаила Юрьевича Блеймана, бывшего в то время (1967 г.) консультантом Комитета, устроить мне встречу с Баскаковым.

Он и ввел меня в зампредседательский кабинет. Владимир Евтихианович Баскаков меня знал и, как только я появился на пороге, поднялся из своего зампредседательского кресла во весь огромный рост, уперся в стол кулаками и сразу меня огорошил:

– Вы хотите снять антисоветский балет!

– Владимир Евтихианович! Гофман написал свою сказку в 1819 году! О чем здесь можно говорить?!

– И все же вы хотите снять антисоветский балет!

– Но при сочинении его мы не имели в виду никаких политических мотивов! Единственное, что там можно при желании усмотреть, – это элементы прихода Гитлера к власти.

– Вот-вот! Антифашистские мотивы! Мы уже знаем, как это переворачивается! Вы хотите снять антисоветский балет!!

– Гофман ничего подобного не мог иметь в виду! Он воевал с третьим сословием!

– Ну уж если вы так хотели иметь дело именно с Гофманом, почему вы не взяли «Серапионовых братьев»? Великаны… никаких аналогий! – заявил Баскаков, обнаруживая, что он некогда учился в ИФЛИ. – Нет! Вы взяли именно «Крошку Цахеса»!.. Вы хотите снять антисоветский балет!

И эта фраза, еще пару раз повторенная, неслась мне вслед, пока я уходил из кабинета.

«Твой современник»

После разговора о музыке Дмитрий Дмитриевич неожиданно спросил меня:

– А вот, Николай Николаевич, не видели ли вы, так сказать, вот этого фильма, этого фильма, которым все, так сказать, очень, очень увлекаются?

– Какого фильма, Дмитрий Дмитриевич?

– Так сказать, «Твой современник», вот, «Твой современник»?

– Видел, Дмитрий Дмитриевич.

– Очень интересно, что вы скажете, что вы скажете, очень интересно!..

– Ну, я не знаю, Дмитрий Дмитриевич! Наверное, вам его смотреть будет скучно…

– А почему, так сказать, почему?

– Дело в том, что главным героем в этом фильме является некий газ «каэтан», а нравственные истины, утверждаемые в нем, не выходят за рамки тех, о которых нам всем мамы в детстве говорили: не воруй, не лги, уважай старших…

– Это замечательно! Это замечательно! Как раз сейчас, так сказать, настало, настало то время, когда это надо, так сказать, надо повторять. Должно быть, замечательный, так сказать, замечательный фильм. Обязательно пойду, обязательно, так сказать, пойду посмотрю!

Покупка

В 1961 году, после постановки Большим театром балета «Ванина Ванини», который был оценен как злобная вражеская вылазка, из-за того что при сочинении его я пользовался средствами серийной додекафонии, вокруг меня на долгие годы замкнулся заговор молчания, организованный Союзом композиторов и музыкальным отделом Министерства культуры. Захлопнулись все двери: киностудий, филармонии, радио. Дошло до голода. Три года телефон безмолвствовал. Только в конце 1964 года наступило некоторое облегчение.

Симфоническая редакция Всесоюзного радио, с 1957 года по 1961-й покупавшая и исполнявшая каждую мою ноту, признаков жизни не подавала.

В 1968 году на «Пражской весне» чехи исполнили Четвертую симфонию. Дома продолжалось молчание.

Весной 1969 года после восьмилетнего перерыва неожиданно позвонил глава симфонической редакции радио:

– Коля! Говорят, у тебя в Праге исполнялась какая-то симфония. Не мог бы ты нам ее показать?

Я удивился: зачем это нужно? Убежден, что даже слабого отзвука этой музыки они в эфир не пропустят.

– А для чего это вам?

– Ну… мы хотели бы знать, как ты сейчас работаешь.

Я согласился. Войдя в кабинет главного редактора всея музыки всея радио, я застал там его самого, «главного» симфонической редакции и одного рядового. Это меня насторожило – не слишком ли много для такого показа?

Прослушали запись Четвертой.

Последовал разговор, в котором мне объяснили, что эта музыка кошмарна, что я разучился работать, что теперь не смогу написать даже элементарной мелодии, что от меня полностью сокрылись цель и назначение музыки в этом мире, что я просто не проживу, творя подобный никому не нужный кошмар, что обо мне никто доброго слова не скажет, что я совершенно сошел с ума, что те, кому эта музыка нравится, – сумасшедшие, что Г. Рождественский, который хотел это исполнять, – тоже сумасшедший, и уж чехи-то подавно сумасшедшие…

Этот бред продолжался минут сорок.

Все это время я мучительно старался понять, ради чего же все-таки они меня сюда позвали.

Наконец «главный» симфонической отрезал:

– Ладно! Хватит! Поговорим о деле! Мы знаем, кто ты такой, и знаем, что ты умеешь. Именно поэтому мы делаем предложение тебе, а не кому-нибудь другому.

– Но я могу работать только так, как вы только что слышали!

– Ты будешь работать так, как ты захочешь!

– Хорошо! О чем идет речь?

– Сейчас весна шестьдесят девятого. В будущем году юбилей Ленина и юбилей комсомола – ты можешь выбрать любой. Можешь написать радиооперу или ораторию, кантату, симфонию или симфоническую поэму – мы платим двойной гонорар! Выбирай! У тебя впереди почти год… Теперь все определилось. Попробуем качнуть ситуацию.

– Насчет комсомола – не знаю… Я был два года комсоргом в школе, пять лет комсоргом своего курса в консерватории и еще три года комсоргом Московской композиторской организации. За это время я так и не понял, чем комсомол занимается. Могу, пожалуй, точно сказать, что о нем я писать ничего не буду. А вот насчет Ленина – интересно, следует подумать…

При последних словах все трое оживились, и каждый спросил на свой лад, о чем это я собираюсь подумать? Я ответил: