Любовь Миронихина - Сергий Радонежский Страница 20

«Чувство нравственной бодрости, духовной крепости, которое преподобный Сергий вдохнул в русское общество, еще живее и полнее воспринималось русским монашеством», — писал историк Василий Ключевский. Летописи и другие свидетельства оставили немало рассказов о силе духа и самоотверженности русских монахов, об их поразительных судьбах и подвигах.

Павел Обнорский, или Комельский, был одним из первых учеников Сергия. Долгие годы он проходил послушание в Святотроицкой обители, работал на кухне и в трапезной, был келейником игумена. Потом попросил у старца благословения на уединенное житье в окрестных лесах. Пятнадцать лет прожил пустынник в маленькой келье, один, в безлюдном месте.

Но его все чаще стали навещать братия, да и окрестные жители порой набредали на его избушку. Тогда он удалился в пустынь, по тем временам совсем недосягаемую. Долго бродил Павел по безлюдным местам, наконец остановился в Комельском лесу на реке Грязовице в вологодских краях. Здесь он прожил в дупле старой липы три года, никому не ведомый.

Потом он отыскал другое место на реке Нурме и поставил там крохотную келью, ненамного просторнее дупла липы. Сергий Нуромский, тоже ученик преподобного Сергия Радонежского, однажды пришел навестить друга и был поражен увиденным. Множество лесных птах без боязни вились над головой Павла, сидели на его плечах и ладонях, склевывая зерна. Рядом терпеливо ждал подачки медведь. Возле кельи отшельника бегали лисицы и зайцы. Это походило на жизнь первого невинного человека до грехопадения.

Но вскоре, прослышав о беспримерном подвижническом житие Павла, стали приходить к нему иноки и просили позволить поселиться рядом. Отшельник сначала не соглашался, считая, что он недостоин быть наставником. Но братия напомнили ему о заветах учителя, великого старца, который никогда не отказывал нуждающимся в духовном руководстве. Так появилась в этом диком краю пустынь, а позднее и монастырь во имя Святой Троицы. Прожил преподобный Павел сто двенадцать лет и к концу жизни достиг такого высокого духовного совершенства, что удостоился дара пророчества и провидения.

6 января 1429 года после литургии братия заметили, что их любимый старец чем-то опечален. Они приступили к нему с вопросами, и Павел рассказал им, что татары только что напали на Кострому, разорили и сожгли город, а жителей увели в плен или побили. Братия были поражены словами прозорливца. Вскоре сказанное подтвердилось: в монастырь пришла весть, что именно в этот день татары опустошили Кострому.

Эти суровые, но прекрасные северные земли чем-то привлекали учеников Сергия и других подвижников, искавших уединения. Всего в двадцати верстах от Обнорского монастыря преподобного Павла еще раньше выросла обитель в честь Воскресения Христова, основанная отшельником Сильвестром, пришедшим сюда из Радонежа. Уже упомянутый Сергий Нуромский, по происхождению грек, пришел к Сергию Радонежскому с Афона. После долгого послушания в Святотроицкой обители получил у преподобного благословение на пустынное житие и основал свой монастырь во имя всемилостивого Спаса в том же Комельском лесу, в трех-четырех верстах от обители своего духовного друга, Павла Обнорского.

Позднее историки назовут этот бурный рост монастырей в глухих северных дебрях «монастырской колонизацией». Вслед за монахами в Заволжье и Белозерский край тянулись и крестьяне. Но думали ли скромные радонежские иноки, Павел, Сергий, Сильвестр, и другие отшельники о себе как о первопроходцах, покорителях и тем более колонизаторах? Конечно нет. Они всего лишь искали безлюдные места, где могли вдали от мирской суеты служить Богу и спасать свои души.

Эти подвижники-монахи пошли сергиевским путем. Павел Обнорский по смирению даже отказался от священнического сана, поставил игуменом основанной им обители ученика, а сам жил в стороне, приходя к братиям только на церковные службы.

Иногда монахов, склонных к пустынножительству, вынуждали вступить и на стефановский путь. И они подчинялись и покорно несли свой крест, пока хватало сил. Так было с основателями самых знаменитых и величественных северных монастырей — Кирилло-Белозерского и Ферапонтова.

Однажды в монастырь к Федору был приведен юноша благородного происхождения по имени Кос-ма, который воспитывался в Москве в доме боярина Вельяминова. Он был пострижен в Симоновом монастыре под именем Кирилла и уже первыми подвигами монашеского послушания обратил на себя общее внимание. Его выделил среди многих монахов преподобный Сергий. Братия удивлялись, почему святой старец, навещая их обитель и племянника, всегда заходил на пекарню к Кириллу и подолгу беседовал с ним.

Когда Федор был возведен в сан архиепископа Ростовского, братия Симонова монастыря избрала Кирилла настоятелем. Он очень тяготился этим положением и непрестанно молился Богородице, прося ее указать его истинное предназначение и его собственную дорогу. И вот однажды ночью, читая акафист, он вдруг услышал голос:

— Иди на Белое озеро, там тебе место!

И тут же предстало перед Кириллом видение — дикий, суровый, но прекрасный край, озаренный светом, с бескрайними лесами и лугами, полноводными реками. С тех пор видение запало в его душу, но все же покинуть московскую обитель он решился не сразу.

В числе иноков Симонова монастыря был Ферапонт. Он родился в Волоке Ламском в боярской семье и еще в молодости тайно ушел из родительского дома и постригся в монахи. Ферапонт был дружен с Кириллом и по его просьбе отправился разведать далекие края. После долгих странствий он вернулся завороженный красотой Севера. На другой год Кирилл и Ферапонт вместе ушли в малолюдную и глухую белозерскую сторону. Там с горы Мауры на берегу Сиверского озера Кирилл воочию увидел место, когда-то пригрезившееся ему. Он поставил деревянный крест и выкопал землянку. Так было положено начало Кирилло-Белозерскому монастырю.

Через некоторое время пустынники разделились — Ферапонт ушел еще дальше и между двумя озерами Пашским и Бородавским основал храм Рождества Богородицы, а вместе с ним и монастырь, впоследствии прославившийся фресками Дионисия, который примерно сто лет спустя вместе с сыновьями расписывал тамошний храм.

Так Кирилл вернулся со стефановского пути на сергиевский, к которому была предрасположена его душа. Ферапонту меньше повезло. В 1408 году можайский и белозерский князь Андрей вызвал Ферапонта к себе и умолил принять на себя устройство новой обители под Можайском. Ферапонт с печалью повиновался, увидев в желании князя Божию волю. Высокое положение, близость к князю были для отшельника не честью, а тяжелым крестом, который он нес с терпением и кротостью.