Юрий Зобнин - Николай Гумилев Страница 20

3) Равно существуя в сфере личностного бытия человека, религия и поэзия в то же время качественно разные типы выражения этого бытия.

«Религия обращается к коллективу. Для ее целей, будь то построение небесного Иерусалима, повсеместное прославление Аллаха, очищение материи в Нирване, необходимы совместные усилия, своего рода работа полипов, образующая коралловый риф. Поэт всегда обращается к [конкретной] личности. Даже там, где поэт говорит с толпой, — он говорит отдельно с каждым из толпы. От личности поэзия требует того же, что религия от коллектива. Во-первых, признания своей единственности и всемогущества, во-вторых, усовершенствования [читателем] своей природы. Поэт, понявший "трав неясный запах", хочет, чтобы то же чувствовал и читатель».

4) Деятельность поэта является духовной деятельностью и потому в основании своем она — онтологична (т. е. связана с тайной первопричины бытия, открыта влиянию потусторонних сил) и иррациональна.

«… Поэт в минуты творчества должен быть обладателем какого-нибудь ощущения, до него не осознанного и ценного. Это рождает в нем чувство катастрофичности, ему кажется, что он говорит свое последнее и главное, без познания чего не стоило земле и рождаться. Это совсем особенное чувство, наполняющее иногда таким трепетом, что оно мешало бы говорить, если бы не сопутствующее ему чувство победности, сознание того, что творишь совершенные сочетания слов, подобные тем, которые некогда воскрешали мертвых и разрушали стены». Воздействие поэта на читателя, т. е. сообщение тому «последнего и главного, без познания чего не стоило земле и рождаться», происходит особым путем, нисколько не похожим на собеседование читателя с художником-прозаиком. Поэт как бы заново рождает читателя. «… Поэтическое творчество есть оплодотворение одного духа другим посредством слова, подобное оплодотворению естественному… […]… Читатель думает только о том, о чем ему говорит поэт, становится как бы написавшим данное стихотворение, напоминает его интонациями, движениями. […] Прекрасное стихотворение входит в его сознание как непреложный факт, меняет его, определяет его чувства и поступки».

5) «Онтологизм» у присущий деятельности поэта, не отменяет его личной ответственности за плоды своей деятельности, а, напротив, усиливает ее.

Поэт не должен быть игрушкой в руках воздействующих на него потусторонних сил, равно как не должен выдавать относительное за абсолютное, влияние «прозаических» идей и чувств — за плоды вдохновения. «…B момент, предшествующий творчеству, необходимо взвесить, достаточно ли насыщено чувство, созрел образ и сильно волнение, или лучше не давать себе воли и приберечь силы для лучшего момента. Писать следует не тогда, когда можно, а когда должно. Слово "можно" следует выкинуть из всех областей исследования поэзии».

6) Главным и лучшим критерием, определяющим духовно-здоровое поэтическое творчество, является формальное «здоровье), присущее результатам деятельности поэта — созданным им стихотворениям.

Подлинно-ценное стихотворение обладает совершенной и гармоничной формальной организацией. В этом смысле поэт, оценивая свое создание, должен руководствоваться словами С.-Т. Колриджа, определяющего поэзию как «лучшие слова и в лучшем порядке». Стихотворение должно быть понятно, полнозвучно, стройно — так, что формально-поэтический анализ не обнаружил бы в его составляющих частях каких-либо «патологий». Только такое стихотворение способно позитивно воздействовать на читателя, укрепляя его духовную жизнь. И, напротив, поэт, безответственно относящийся к своей миссии «духовного родителя», безрассудно поддавшись непонятно откуда явившемуся творческому импульсу или увлекшись сиюминутными проблемами, всегда будет автором стихотворений-уродов, возможно привлекательных внешне для непосвященных в тайны поэтического ремесла читателей, но таящих в глубинах своей «физиологии» скрытые изъяны. Такие стихотворения будут духовно заражать читателя, сообщать гибельные импульсы, ведущие в конце концов к духовной смерти. Читатель потому, по мнению Гумилева, «вправе и должен требовать от поэта» «некоторое совершенство» в области поэтики стихотворения и, приступая к знакомству с творчеством того или иного художника, задаться, среди прочего, мыслью: «есть ли в нем все, что надо и в достаточной мере, чтобы оно жило». В противном случае беззаботный читатель может нарваться на гальванизированный силами зла труп, который отравит насмерть все и вся.

7) В культуре Нового времени, и особенно в культуре XIX века, произошло эклектическое смешение поэзии с прозой, с одной стороны, и с религией — с другой.

Сейчас уже «невозможно найти точной границы между поэзией и прозой, как не найдем ее между растениями и минералами, животными и растениями». Это обусловлено в немалой степени крайне самоуверенной и некультурной читательской аудиторией, не понимающей подлинный смысл деятельности поэта. «Прежде всего, каждый читатель глубоко убежден, что он авторитет: “Нравится — значит хорошо, не нравится — значит плохо; ведь поэзия — язык богов, ergo, я могу о ней судить совершенно свободно”». Что ищет современный читатель в общении с поэтом? Ответы на наболевшие бытовые, социальные, политические, философские вопросы? Но такой взгляд наивен, ибо для чего поэту, вдруг захотевшему учить ближних уму-разуму, облекать в совершенную словесную форму — стих — то, что гораздо проще и доступнее передается посредством статьи, трактата или доклада? Кому нужна лекция… в стихах? Тогда, может быть, читателя привлекают формальные находки, удачное сочетание звуков и красивых выражений? Но такой читатель кажется снобом: поиск самодостаточной красоты не превращается ли в пустую словесную эквилибристику, фокусничество? Не привлекает Гумилева и современный экзальтированный читатель, непременно ожидающий от поэта чуда, тогда как подобное ожидание было бы более уместно в отношении спирита-медиума, либо на худой конец фокусника в цирке. «Картина безотрадная, не правда ли?».

8) Тем не менее даже сейчас подлинные поэты, поэты духовно зрелые и сознающие свою особую миссию среди «литераторов», существуют, хотя читательская аудитория их, к сожалению, невелика.

«… Может быть иной читатель, читатель-друг. […] Только при условии его существования поэзия выполняет свое мировое назначение облагораживать людскую породу, — пишет Гумилев, и тут же иронически замечает: — Такой читатель есть, я, по крайней мере, видел одного».