Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики Страница 20

И вдруг! Если это можно назвать "вдруг". Идет седьмой год войны.

"У существующей печали сто отражений" (В. Шекспир. Ричард III).

...По дороге в деревню подвезли девочку-школьницу. Она приезжала в Минск за продуктами. Из большой сумки торчали куриные головы, в багажник втиснули сетку с хлебом.

В деревне нас встретила ее мать. Она стояла у калитки и кричала.

- Мама! ! - подбежала к ней девочка.

- Ой, ты моя дочурка, пришло письмо. Андрей наш в Афганистане... О-о-о!.. Привезут, як Федоринова Ивана... Малое дитя - малая ямка... А я же вырастила не хлопца, а дуб высокий... Два метра ростом... Написал: "Гордись, мама, я - десантник..." О-о-о!.. Людцы мои золотенькие...

А тот другой, прошлогодний случай.

...На автобусной станции в полупустом зале ожидания сидел офицер с дорожным чемоданом, рядом с ним худой мальчишка, подстриженный под солдатскую нулевку, копал вилкой в ящике с засохшим фикусом. Бесхитростно подсели к ним деревенские женщины, выспросили: куда, зачем, кто? Офицер сопровождал домой солдата, сошедшего с ума: "С Кабула копает. что попадет в руки, тем и копает: лопатой, вилкой, палкой, авторучкой". Мальчишка поднял голову: "Прятаться надо... Я вырою щель... У меня быстро получается... Мы называли их братскими могилами... Большую щель для всех вас выкопаю..."

Первый раз я увидела зрачки величиной с глаз...

О чем говорят вокруг меня? О чем пишут? Об интернациональном долге, о геополитике, о наших державных интересах, о южных границах... Глухо ходят слухи о похоронах в панельных домах и сельских хатах с мирными геранями на окнах, о цинковых гробах, не вмещающихся в "пенальные" размеры "хрущовок". Матери, еще недавно в отчаянии бившиеся над слепыми железными ящиками, выступают в коллективах, в школах, призывая других мальчиков "выполнить долг перед Родиной". Цензура внимательно следит, чтобы в военных очерках не упоминалось о гибели наших солдат, нас заставляют верить, что "ограниченный контингент советских войск" помогает братскому народу строить дороги, развозить удобрения по кишлакам, а советские военврачи принимают роды в афганских женщин. И многие верят. Вернувшиеся солдаты приносят в школы гитары, чтобы спеть о том, о чем надо кричать...

С одним долго говорила. Я хотела услышать о мучительности этого выбора - стрелять или не стрелять. А для него как бы не существовало тут драмы. Что хорошо - что плохо? Хорошо "во имя социализма убить"? Для этих мальчиков границы нравственности очерчены военным приказом.

У Ю.Карякина: "Ни об одной истории нельзя судить по ее самосознанию. Это самосознание трагически неадекватно". А у Кафки прочла, что человек безвозвратно потерян в самом себе.

Но я не хочу больше писать о войне...

5-25 сентября 1988 года

Ташкент. В аэропорту душно, пахнет дынями, не аэропорт, а бахча. Два часа ночи. Бесстрашно ныряют под такси толстые полудикие кошки, говорят, афганские. Среди загоревшей курортной толпы, среди ящиков, корзинок с фруктами прыгают на костылях молодые солдаты (мальчишки). На них никто не обращает внимания, уже привыкли. Они спят и едят тут же, на полу, на старых газетах и журналах, неделями не могут купить билеты в Саратов, Казань, Новосибирск, Волошиловград, Киев, Минск... Где их искалечили? Что они там защищали? Никому не интересно. Только маленький мальчик не отводит от них своих широко раскрытых глаз, ми пьяная нищенка подошла к одному солдатику:

- Поди сюда... Пожалею...

Он отмахнулся костылем. А она, не обидевшись, добавила еще что-то печальное и женское.

Рядом со мной сидят офицеры. Говорят о том, какие у нас плохие протезы. О брюшном тифе, о холере, малярии и гепатите. Как в первые годы не было ни колодцев, ни кухонь, ни бань, нечем было мыть посуду. А еще о том, ко что привез: кто - "видик", кто - "Шарп" или "Сони". Для одних война - мачеха, для других - мать родная. Запомнилось, какими глазами они смотрели на красивых, отдохнувших женщин в открытых платьях...

Достоевский писал о военном сословии. что это "самые незадумывающиеся люди в мире".

В накопителе запах испорченного туалета. Долго ждем самолета на Кабул. Неожиданно много женщин.

Отрывки из разговоров:

- Теряю слух. Первыми перестал слышать высоко поющих птиц. Овсяницу, например, не слышу начисто. Записал ее на магнитофон и запускаю на полную мощность... Последствие контузии в голову...

- Сначала стреляешь, а потом выясняешь, что это женщина или ребенок... у каждого свой кошмар...

- Ослик во время обстрела ложится, кончится обстрел - вскакивает.

- Кто я в Союзе? Проститутка? Это мы знаем. Хотя бы на кооператив заработать. А мужики? Что мужики? Все пьют.

- Генерал говорил об интернациональном долге, о защите южных рубежей. Даже расчувствовался: "Возьмите им леденцов. Это же дети. Лучший подарок конфеты".

- Офицер был молодой. Узнал, что отрезали ногу: заплакал. Лицо как у девочки - румяное, белое. Я сначала боялась мертвых, особенно если без ног или без рук... А потом привыкла...

- Берут в плен. Отрезают конечности и перетягивают жгутами, чтобы не умерли от потери крови. И в таком виде оставляют, наши подбирают обрубки. Те хотят умереть, их лечат.

На таможне увидели мой пустой саквояж:

- Что везешь?

- Ничего.

- Ничего??

Не поверили. Заставили раздеться до трусов. Все везут по два-три чемодана.

- Вставай. А то проспишь царство небесное... - Это уже над Кабулом.

Идем на посадку.

...Гул орудий. Патрули с автоматами и в бронежилетах требуют пропуска.

Я не хотела больше писать о войне. Но вот я на настоящей войне.

Что-то есть безнравственное в разглядывании чужого мужества и риска. Вчера шли на завтрак в столовую, поздоровались с часовым. Через полчаса его убил случайно залетевший в гарнизон осколок мины. Целый день пыталась вспомнить лицо этого мальчика...

Журналистов здесь называют сказочниками. Писателей тоже. В нашей писательской группе одни мужчины. Рвутся на дальние заставы, хотят пойти в бой. Спрашиваю у одного:

- Зачем?

- Мне это интересно. Скажу, на Саланге был... Постреляю...

Не могу отделаться от чувства, что война - порождение мужской природы, во многом для меня непостижимое.

Из рассказов:

- Я выстрелил в упор и увидел, как разлетается человеческий череп. Подумал: "Первый". После боя - раненые и убитые. Все молчат... Мне снятся здесь трамваи. Как я на трамвае еду домой... Любимое воспоминание: мама печет пироги... В доме пахнет сладким тестом...

- Дружишь с хорошим парнем... А потом видишь, как его кишки гирляндой на камнях висят... Начинаешь мстить.

- Ждем караван. Ждем два-три дня. Лежим в горячем песке, ходим под себя. К концу третьего дня сатанеешь. И с такой ненавистью выпускаешь первую очередь... После стрельбы, когда все кончилось, обнаружили: караван шел с бананами и джемом... На всю жизнь сладкого наелись...