Владимир Кораблинов - Жизнь Кольцова Страница 20

– С При… при… валовки, – всхлипнул тот.

– Так вот, – продолжал Пантелей, – в дороге малого-то возьми и размори, – задремал, стало быть, – а коровку недобрые люди угнали… Опасается парнишка родителя твово… Вишь, какое дело-то!

– Это уж прибьет, – подтвердил Зензинов.

Кольцов сдвинул брови.

– Эй, малый! – окликнул он парнишку. – Как тебя звать-то?

– Ми… митроха!

– Так вот, Митроха, вставай, будет реветь… С кем грех не случается.

Растирая кулаками по грязным щекам слезы, Митроха поднялся. На крыльцо дома вышел Василий Петрович.

– Ну, держись, – протянул Зензинов. – Будет дело под Полтавой…

Василий Петрович медленно спустился с крыльца и, опираясь на суковатую палку, пошел к конюшне. Митроха затрясся, ухватился за полу кольцовского кафтана.

– Дяденька! Ой, дяденька! – вскрикивал он. – Ой, да прости ж ты, дяденька, милый!

– Я те, сукин сын, покажу дяденьку! – зарычал Василий Петрович. – Проспал корову-то, байстрюк!

Он размахнулся и ударил палкой Митроху по ногам. Мальчик упал.

– А-а-ах! – Кольцов кинулся к отцу, вырвал у него палку и с отчаянной силой хватил ею по бревнам. Палка разлетелась на куски.

– Ты?! – изумился старик. – Ты… как же эта?

– Не смейте драться! – глядя в упор, срывающимся голосом сказал Кольцов.

С минуту отец и сын молча смотрели друг на друга. Сребрянский, Зензинов и Пантелей стояли не дыша, и даже Митроха, закрыв руками голову, перестал плакать. Наконец старик отвел глаза и, сказав Митрохе: «Пошел прочь, щенок!» – круто повернулся и зашагал к дому.

Алексей был бледен, губы его вздрагивали. Побелевшая от напряжения рука еще стискивала обломок палки. Он проводил глазами отца и, когда тот, хлопнув дверью, скрылся в доме, далеко отшвырнул палку и быстро пошел к сараям.

– Наскочила коса на камень! – подмигнул Зензинов.

Возле каморки Сребрянский догнал Кольцова и обнял. Кольцов остановился, поглядел куда-то мимо него, потер рукою лоб.

– Пакость какая! – прошептал и, не попадая ключом в скважину, стал отпирать замок.

2

Сребрянский раздобыл плошку и поставил сирень на стол.

– Вот, – указал на букет, – цветы по праву твои, победитель!

Кольцов сидел в своей любимой позе: положив локти на стол, опершись подбородком на кулаки.

– Два мира, – медленно произнес он, – два мира повидал я за сутки. Как во сне. Вчера побывал в царстве света… ан вот нонче с облаков-то и шлепнулся носом в навозную кучу…

Он рассказал Сребрянскому о своей нечаянной встрече со Станкевичем.

– Какой человек, Андрюша! Я таких не видывал. Такой один за всю жизнь встретится!

– Постой! – перебил Сребрянский. – А что ж тетрадки-то?

Кольцов сказал, что тетрадки Станкевич взялся повезти в Москву, показать друзьям и, может быть, отпечатать.

– Ты подумай, Андрюша, московские литераторы станут читать! Оторопь берет, куда залетел…

– Важно! – воскликнул Сребрянский. – Высоко берешь, Алексей!

– Да, – задумался Кольцов. – Оно так, радостно, конечно… А вот проехался нынче – тоска взяла. Звоном похоронным по всей дороге встречали. Да и сейчас… слышишь?

Он распахнул окно. В вечерней тишине звучал далекий печальный и медленный перезвон колоколов.

Кольцова позвали в дом.

– Не миновать, баталия будет, – мрачно произнес он. – Ты погоди, я скоро.

Сребрянский прилег на топчан. Звон плыл бесконечно, то отдаляясь, то приближаясь.

Итак, завтра в семинарии будет публичный акт. Профессор назначил ему читать последнюю часть «Предчувствия вечности». Закончатся экзамены – и он выйдет на новую, незнакомую и, конечно, трудную дорогу. Он выбрал ее сам и вот теперь вдруг задумался: та ли дорога? Кольцов напечатает книжку. А он? Что, как не поэзия с малых лет была неотступно с ним? Стихи звенели в ушах, его экспромты славились меж друзьями, последнее, что он создал – «Вечность», кажется, настоящая удача… Что же заставляет его менять поповскую рясу именно на лекарский халат? Темно на душе…

Погребальный звон плыл за окном.

– Врешь! – вскочил Сребрянский. – Правильная дорога! Мне с Алешкой не равняться! Хороший лекарь нужнее посредственного рифмоплета!

Вошел заплаканный Кольцов.

– Ты прости, Андрюша, – тихо сказал. – Мне идти надо, у нас горе: Маша, сестра, скончалась…

3

На другой день в семинарии был публичный акт, на который ожидали архиерея и губернатора.

Пол был чисто вымыт, пыльные стекла на окнах протерты, а по лестницам, коридорам и в самом зале накурено благовонными свечками.

Приехали архиерей и губернатор, и экзамен начался.

Архиерей Антоний Смирницкий, худой и болезненный старик с желтым лицом, злыми глазами и длинным кривым носом, сидел за покрытым зеленой скатертью столом. В руках он держал кипарисовый посох. От нездоровья его постоянно знобило, и даже летом он носил меховые сапоги.

По правую руку от него сидел губернатор. Это был добродушный улыбающийся светский человек с умным и очень подвижным лицом. Он слыл литератором, потому что написал роман и был близко знаком с Грибоедовым.

Семинаристы, или, как их называли, студенты, выходили к столу и довольно сносно отвечали. Некоторые, из особо одаренных, сверх положенного на экзамене читали свои сочинения. Сочинения в стихах и в прозе были большей частью религиозного содержания. От них веяло скукой и затхлостью богословских учебников.

Все шло довольно гладко. Архиерей дремал, губернатор улыбался и рисовал на бумаге кружочки и треугольники. Профессор словесности волновался за своих воспитанников. Он часто краснел и то расстегивал, то застегивал пуговку жилета.

Наконец назвали фамилию Сребрянского.

Он вышел, дельно и спокойно ответил на все вопросы.

– Изрядно, изрядно, – похвалил губернатор. – Не правда ли, ваше преосвященство?

Архиерей сидел, закрыв глаза.

Когда с вопросами было покончено, студент посмотрел на профессора, тот кивнул, и Сребрянский начал читать поэму. Он был в ударе. Его красивый голос то гремел на весь зал, то понижался до шепота. Щеки покрылись румянцем, жесты были стремительны и порывисты.

Архиерей открыл глаза и прислушался.

– Это что же? – громко и раздраженно спросил он. – Студент пьян? Замолчи! – гневно застучал посохом. – Уведите его, ишь распрыгался!

Изумленно оглядясь кругом, Сребрянский замолчал.

– Как фамилия? – обернулся архиерей к ректору.

– Сребрянский, ваше преосвященство.

– Тому Сребрянскому – кто?

– Родной брат, ваше преосвященство.

– Такой же разбойник, – сказал архиерей. – В карцер! – закричал визгливым, надтреснутым голосом. – В карцер, немедля!