Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь Страница 20

Монгольский язык употребляется только в канцеляриях при административных сношениях, а в шабинском ведомстве даже и административная переписка ведется на тибетском; так, в дархатской земле затрудняются читать и писать по-монгольски, расписки при сборе податей и долгов ведутся тибетской записью, и в дархатском курене при мне нашелся всего один человек, который умел написать письмо по-монгольски. Охота изучить свою отечественную историю, свой народ и свою родину вовсе не развита; вся умственная энергия народа пока отдана на разъяснение общечеловеческих вопросов о нравственности и религии; это похоже на период господства схоластики в Европе с ее латынью, с тем же презрением к варварскому родному языку, но без задатка в той же чуждой литературе найти струю, которая привела бы впоследствии к положительному знанию. Здесь опять киргизский народ представляет противоположность монгольскому или, правильнее сказать, другую стадию общественного развития; киргизский народ еще не затронут книжными спорами о религии и нравственности, отодвигающими национальную жизнь на второй план; кодекс нравственности и руководство к практической жизни заключается у него в народных преданиях и обычаях, а не в священных книгах, написанных на чуждом языке; идеалы свои он видит в национальных богатырях, родоначальниках и героях, а не в святых, не имеющих родины.

Монгольский народ, занимавший своими кочевьями великую нагорную равнину Центральной Азии, служившую издавна ареной великих событий, где возникали и разрастались обширные кочевые монархии, рано должен был вступить на путь народного объединения и поглощения всех мелких племен, занимавших эту равнину; возникновение время от времени сильной власти в стране содействовало водворению в крае проповедников морального учения, приходивших из соседних стран, стоявших на высшей ступени цивилизации, и теперь мы видим, что, с одной стороны духовная культура глубоко вошла в плоть и кровь монгола, с другой – родовой быт изглажен, мы находим подразделения народа на административные части, но о подразделении его на поколения остались только слабые воспоминания; на вопрос: «Какой ты кости?» монгол отвечает: «Монгол» или «халха», или «черной копти, белой кости» и далее этого нейдет. Имена поколений, в особенности у халхасцев, перезабыты; имена предков и легенды о них тем более.

Другую картину представляет киргизский народ; родовой быт сохранился у него еще в целости; каждое поколение живет в одном месте и общими интересами, которые сообща и защищает; браки внутри поколения запрещаются, как между родственниками; каждое поколение помнит своего предка, и если не всякий член поколения, то многие в состоянии рассказать всю генеалогию от родоначальника своего поколения вплоть до своего отца; здесь не только помнят имя родоначальника, но его жен, братьев; о женах расскажут, откуда она взята, законная была или наложница; сохранены легенды о предках, объясняющие иногда, почему они получили свое прозвище. Никакое внешнее духовно-культурное влияние не отвлекло внимание киргиза от своих национальных преданий, и национальная жизнь в этом народе бьет ключом. Это тем удивительнее, что киргизы, как и монголы, занимают равнинную страну, притом также служившую ареной великих военных и народных передвижений; это как будто намекает, что киргизы только недавно вступили в эту страну из другого отечества, где они жили в большем уединении от исторической жизни.

Появление мысли о предстоящем национальном возрождении этих двух больших народов Средней Азии, монгольского и киргизского, или о приобщении их к европейской жизни весьма естественно в уме путешественника, в особенности русского. С одной стороны, картина того, как в семью цивилизованных народов один за другим вступают народы полуцивилизованные, заставляет мысль человеческую продолжить этот прогресс и на незахваченные еще ею народы, с другой – желание этого распространения европейской цивилизации в путешественнике пробуждается и наблюдениями над несовершенствами туземной жизни; как ни кажется безмятежной и мирной жизнь монголов, картины поразительной нищеты и медленной голодной смерти встречаются и здесь, рядом с безрассудной расточительностью на монастыри, храмы и блестящую обстановку высших духовных лиц, которые, благоденствуя и жуируя вволю, за глаза насмехаются над народной глупостью. Отсутствие мер на случай общественных бедствий, поветрий, падежей, неурожая хлеба и кормов, и медицина, больше чем наполовину, состоящая в шарлатанстве и предрассудках, наконец, скудость средств, которые степная природа дает человеческой жизни без помощи науки, заставляют желать, чтобы точные науки были пересажены на монгольскую почву.

Этот переворот зависит главным образом от введения в стране светского образования, светской школы. Заведение европейских школ, возможное для русской инициативы в Киргизской степи, недоступно ей в иностранной Монголии; но, кроме школы, есть еще пути, которыми русская интеллигенция может действовать на соседнюю азиатскую страну, это путешествия ученых и торговые сношения. Путешествия русских по Монголии, прежде ограничивавшиеся только проездами по пекинско-кяхтинской дороге под предлогом провожания пекинской духовной миссии, начиная с 1870 г., когда H. М. Пржевальский совершил первое отдаленное путешествие к Кукунору и на Тибетское плоскогорье, стали учащаться – и направляться по новым путям; пока эти путешествия имеют вид рекогносцировок, предпринимаемых со слишком общей программой исследований, но, вероятно, вслед за ними начнутся и детальные исследования страны специалистами. На развитие изучения Монголии несомненно окажет сильное влияние будущий сибирский университет. Накопление точных знаний о стране, особенно о народе, о его исторических памятниках и устной литературе, должно пробудить в самих монголах жажду знать свою родину обстоятельнее, особенно когда у наших бурят появится стремление к изучению своей народности и из среды их начнут выходить ученые путешественники по Монголии.

Общее состояние нашей торговли с Монголией обусловливается следующими обстоятельствами. Монголия – страна степная и гористая и по характеру своей почвы преимущественно предназначена для скотоводства, следовательно, стоит к Китаю в таком же отношении, как Киргизская степь к России, с тем только различием, что степные черты ее еще резче и крупнее, чем у Киргизской степи. Однако, несмотря на это последнее обстоятельство, монголы более привыкли к оседлости и, что неразрывно с этим связано, больше потребляют фабрикатов, чем наши киргизы; только ставки князей перемещаются иногда верст на 100, простые же монголы отходят от зимовок самое большее на 20 верст; поэтому юрта монгола ставится прочнее, чаще обвязана арканами снаружи, и внутри более наполнена громоздкой мебелью и утварью.