Борис Соколов - Три любви Михаила Булгакова Страница 20

В фельетоне «Сорок сороков» Булгаков признавался: «Это было в конце сентября 1921 года. По гроб моей жизни не забуду ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы вы ни говорили, Москва – мать, Москва – родной город. Итак, первая панорама: глыба мрака и три огня».

А в рассказе «Трактат о жилище» он так суммировал первые свои московские впечатления: «Не из прекрасного далека я изучил Москву 1921–1924 годов. О нет, я жил в ней, я истоптал ее вдоль и поперек. Я поднимался во все почти шестые этажи, в каких только помещались учреждения, а так как не было положительно ни одного шестого этажа, в котором бы не было учреждения, то этажи знакомы мне все решительно… Где я только не был! На Мясницкой сотни раз, на Варварке, в «Деловом дворе», на Старой площади – в Центросоюзе, заезжал в Сокольники, швыряло меня и на Девичье Поле… Я писал торгово-промышленную хронику в газетку, а по ночам сочинял веселые фельетоны… а однажды… сочинил ослепительный проект световой торговой рекламы… На будущее время, когда в Москву начнут приезжать знатные иностранцы, у меня есть в запасе должность гида».

Вспомним, как Коровьев разыгрывает перед Бездомным, а потом перед Босым роль гида-переводчика при знатном иностранце Воланде, а на балу у сатаны в качестве такого гида появляется наушник и шпион Майгель.

Т.Н. Лаппа вспоминала: «Когда я жила в медицинском общежитии, то встретила в Москве Михаила. Я очень удивилась, потому что думала, что мы не увидимся. Я была больше чем уверена, что он уедет. Не помню вот точно, где мы встретились… То ли с рынка я пришла, застала его у Гладыревского… то ли у Земских… Ничего у меня не было – ни радости никакой, ничего. Все уже как-то… перегорело… Ночь или две мы переночевали в этом общежитии и сразу поселились на Большой Садовой». Так Михаил и Тася оказались в «нехорошей квартире», где они познали все прелести коммунального быта. Но вскоре появилась возможность переехать из квартиры № 50 в более благоустроенную квартиру № 34 в том же доме № 10 по Большой Садовой. Вот как, по словам Татьяны Николаевны, это произошло: «…Приходит Артур Борисович (Манасевич, бывший домовладелец. – Б. С.) к нам и говорит, что в его квартире есть комната хорошая, что у них тихо-спокойно, телефон есть… Ну, конечно, в 50-й квартире невозможно было жить, ему же писать надо, и мы согласились переехать в 34-ю. У них там пять комнат было. В столовой Артур Борисович жил; в гостиной – его жена; еще в одной комнате женщина одна жила с сыном Вовкой, Кибель Александра Николаевна; прислуга жила при кухне, вместо ванны ей кровать поставили. А мы стали жить в последней комнате налево. Окно прямо в стенку выходило, никогда солнца не было. Я Артуру говорила, а он: «А зачем тебе солнце?» В комнате три двери было: одна в коридор, одна в кухню и еще одна в столовую – я ее столом загораживала (мебель мы всю из 50-й квартиры сюда перенесли). Письменный стол у окна стоял».

Квартирные страсти, постоянные склоки с соседями и домоуправлением (жилтовариществом) родили следующие вдохновенные строки в булгаковском «Трактате о жилище»: «Условимся раз навсегда: жилище есть основной камень жизни человеческой. Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может. Теперь, в дополнение к этому, сообщаю всем, проживающим в Берлине, Париже и Лондоне и прочих местах, – квартир в Москве нету. Как же там живут? А вот так-с и живут. Без квартир».

В Киев же сестре Наде Михаил послал 23 октября 1921 года шуточное стихотворение о своем московском житье: «На Большой Садовой / Стоит дом здоровый. / Живет в доме наш брат / Организованный пролетариат. / И я затерялся между пролетариатом / Как какой-нибудь, извините за выражение, атом. / Жаль, некоторых удобств нет, / Например – испорчен в…р-кл…т. / С умывальником тоже беда: / Днем он сухой, а ночью из него на пол течет вода. /Питаемся понемножку: / Сахарин и картошка. / Свет электрический – странной марки, / То потухнет, а то опять ни с того ни с сего разгорится ярко. / Теперь, впрочем, уже несколько дней горит подряд. / И пролетариат очень рад. / За левой стеной женский голос выводит: «бедная чайка…», / А за правой играют на балалайке».

Т.Н. Лаппа вспоминала об этих событиях гораздо менее идиллически, ясно обозначив тот материальный интерес тех, кто пытался их выжить из «нехорошей квартиры»: «Жилищное товарищество на Большой Садовой в доме 10 хотело Андрея выгнать и нас выселить. Им просто денег нужно было, а денег у нас не было. И вот только несколько месяцев прошло, Михаил стал работать в газете, где заведовала Крупская, и она дала Михаилу бумажку, чтоб его прописали. Вот так мы там оказались».

Булгакова с 1 октября 1921 года назначили секретарем Литературного отдела (ЛИТО) Главполитпросвета, который просуществовал недолго: 23 ноября отдел был ликвидирован, и с 1 декабря Булгаков считался уволенным. Пришлось искать работу. Михаил начал сотрудничать в частной газете «Торгово-промышленный вестник». Но вышло всего шесть номеров, и к середине января 1922 года Булгаков вновь оказался безработным. Конец января и первая половина февраля были самыми тяжелыми в жизни писателя. Он записал в дневнике 9 февраля: «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки (H.M. Покровского. – Б. С.) немного муки, постного масла и картошки. У Бориса (брата А.М. Земского. – Б. С.) – миллион. Обегал всю Москву – нет места. Валенки рассыпались». 16 февраля появилась надежда устроиться в газету «Рабочий» – орган ЦК ВКП(б). С начала марта Булгаков стал ее сотрудником. Параллельно с середины февраля с помощью Б.М. Земского Михаил Афанасьевич получил место заведующего издательством в Научно-техническом комитете Военно-воздушной академии имени Жуковского (сам Б.М. Земский состоял постоянным членом комитета). Это давало хоть какую-то возможность жить.

О Борисе Земском Булгаков с нескрываемым восхищением писал сестре Наде 24 марта 1922 года: «У Боба все благополучно и полная чаша. Недели две назад у него появилась жена его университетского товарища с тремя детьми и нянькой. Все пятеро оказались в Москве оборванными и совершенно голодными. Конечно, Боб устроил их у себя на кухне, и, конечно, голодные ребята так подчистили запасы Бобовой муки, что у того потемнело в глазах. Он стал применять героические усилия, чтобы пристроить мужа дамы к месту. Первым результатом их явилось то, что к даме, трем ребятам и старушечьей физии в платке присоединился еще и муж. Положение их всех из рук вон аховое. Но Боб такой человек, что ясности духа не теряет и надеется их куда-то приладить. Живет он хорошо. Как у него уютно кажется, в особенности после кошмарной квартиры № 50!.. Он редкий товарищ и прелестный собеседник». Борис Земский, в свою очередь, писал брату Андрею: «…Я сейчас состою постоянным членом Научно-технического комитета и управления его делами, кроме того, продолжаю состоять сотрудником ЦАГИ на должности зам. заведующего летным отделом. С осени получил лекции в Институте инженеров воздушного флота по механике, как ассистент профессора Чаплыгина. За все это получаю массу благ, но и работаю исключительно много. Зато вполне обеспечиваю все потребности своей семьи».