Георгий Кнабе - Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги ) Страница 20

Описание грабежей, чинимых солдатами императора Вителлия в северной Италии, лишено имен: «легионеры, хорошо знавшие местность, выбирали самые цветущие усадьбы и самых зажиточных хозяев, нападали на них и грабили, а если встречали сопротивление, то и убивали»;[61] грабежи тех же вителлианцев в юго-восточной Галлии Трансальпийской связаны с определенными местами, точно известными историку, несмотря на их неприметность: «город Диводур, племени медиоматриков»,[62] «муниципий Лук в земле воконтиев»,[63] и даже если грабеж удалось предотвратить и его вообще не было, то будет сказано, что «в городе решили оставить восемнадцатую когорту, которая и раньше стояла здесь на зимних квартирах».[64] В соответствии с римской манерой оперировать везде, где возможно, округленными числами, географы говорили, что в Галлии обитает 60 племен,[65] и один Тацит указал точное число — 64.[66]

Излагая во второй книге «Истории» ход гражданской войны в Циркумпадане (между вителлианцами и сторонниками Флавия Веспасиана), Тацит не называет ни одного местного жителя; имена и сведения о жителях — даже без большой необходимости — появляются, как только заходит речь о галлах. Взбунтовавшиеся в Плаценции солдаты «не обращали внимания на центурионов и трибунов»[67] — и ни слова больше; но если предметом ненависти мятежников становятся офицеры из галлов, то Тацит упомянет, что звали их Азиатик, Флав и Руфин, что у себя дома они были вождями племен и еще до гражданской войны принимали участие в восстании Виндекса.[68] Чтобы сообщить о своей победе, флавианцы разослали гонцов в провинции, решив при этом, что «не одни гонцы, но и молва донесут весть о победе до испанских провинций, а затем и до Британии; в Галлию же был послан трибун Юлий Кален, в Германию — префект когорты Альпиний Монтан. Вестников выбирали с расчетом произвести вящее впечатление на жителей этих провинций; Кален был из племени эдуев, Монтан — из тревиров, и оба в прошлом — вителлианцы».[69]

Перечисляя консулов 69 г., Тацит ни словом не характеризует таких видных государственных деятелей, как Аррий Антонин или Целий Сабин, но отмечает причины избрания Помпея Вописка — фигуры, по всему судя, совершенно незначительной: Вителлий сделал его консулом, «чтобы проявить уважение к жителям Вьенны».[70] Всегда столь краткий, он посвящает три первые главы XI книги «Анналов» убийству Валерия Азиатика, первого сенатора галльского происхождения, ставшего дважды консулом, уроженца Вьенны. О временщике Гальбы Тите Винии писали и Плутарх, и Светоний, но только Тацит отметил, что он был образцовым наместником Нарбонской провинции.

В пределах Нарбонской Галлии район происхождения семьи Корнелиев Тацитов может быть сужен и уточнен. Все немотивированные географические детали располагаются только на северо-востоке области. Все дошедшие из нее надписи с именем «Тацит» сосредоточены здесь же. Кроме Среднего Рейна, только на востоке Нарбонской провинции носители имени Тацит фигурируют в надписях, посвященных местным божествам, т. е. обнаруживают связь с почвой. Из крупного города этого края Вазиона (совр. Везон ля-Ромен) происходит широко комментировавшаяся исследователями каменная плита, поставленная неким Тацитом в честь римского бога войны Марса и местного гения — покровителя города. Родина Тацита связана, таким образом, с землями племен, заселявших указанную часть провинции, — аллоброгов, воконтиев или гельветов, и находилась в столице одного из них — Вьенне, Вазионе или Авентике.

Одна из самых устойчивых антиномий духовной истории Европы есть антиномия средиземноморского, античного, классического, и северного, романо-германского, романтического начал. В интересующую нас эпоху антиномия эта еще только складывалась и непосредственно, в массовом сознании выступала как противоположность греко-римской цивилизации и северного варварства. За ней в ту пору еще совершенно явственно ощущалась военно-политическая реальность — борьба Рима с северными народами, прежде всего с германцами и кельтами. Эта противоположность в целом имеет прямое отношение к Тациту — и вследствие его происхождения, и с точки зрения содержания его сочинений, и в плане восприятия их последующей европейской культурой.

Из произведений Тацита первое, «Агрикола», фактически посвящено борьбе римлян с британскими кельтами, второе, «Германия», — характеристике главных врагов Рима в Европе, германцев. В «Диалоге об ораторах» половина главных действующих лиц — «наши галлы».[71] Одна из двух главных тем «Истории» — столкновение Рима с северным варварством. Все многочисленные упоминания о восточных галлах и германцах в первых трех книгах этого произведения образуют четкую градацию, ведущую к главному моменту — к рассказу о восстании Цивилиса. Тацит — единственный античный автор, который оставил подробное описание этой «войны, одновременно внешней и внутренней»,[72] единственный, кто увидел в ней грандиозное историческое событие и знамение. Светоний и Плутарх не упоминают восстание Цивилиса вообще, Дион Кассий посвящает ему две фразы. В связи с восстанием Цивилиса Тацит первый указал на варваризацию римской армии как на важнейший политический фактор, таящий угрозу существованию империи, — события последующих трех столетий показали, насколько он был прав. Слова о римских легионерах, несущих караул у опочивален галльских вождей,[73] кажутся написанными в V в.

Таких образов и описаний, оказавшихся пророческими, в «Истории» много. Обе речи, центральные для всего творчества Тацита, в которых он наиболее полно и прямо выражает свою концепцию истории — императора Клавдия в XI книге «Анналов» и полководца Петилия Цериала в IV книге «Истории», — имеют своим непосредственным содержанием растущую роль кельтов в римской государственности и культуре. На протяжении всей жизни взгляд Тацита остается обращенным к северу, и события на Рейне занимают его лишь немногим меньше, чем события на Тибре.

Историко-литературная судьба Тацита обнаруживает любопытную связь с этой стороной его творчества. Все сохранившиеся рукописи его произведений имеют северное происхождение — то был античный автор, которого в монастырях Германии и Швейцарии вспоминали чаще, чем на берегах Средиземного моря. В целом, однако, средневековая культура была к нему так же безразлична, как и культура поздней античности, и возрождение широкого интереса к Тациту совпадает с эпохой Реформации и Контрреформации, когда противоположность Рима и Севера вновь становится живой и мучительной проблемой. Ни у одного античного автора классической поры это противоречие, складывавшееся в первые века нашей эры на границах Римской империи, не вызывало столь острого и постоянного интереса, как у Тацита. Конфликт античного и варварского с самого начала был постоянной темой его размышлений.