Андреа Бочелли - Музыка тишины Страница 20

Воцарилась неразбериха, и Амос тут же потерял ориентацию в пространстве: ему так хотелось драться, кусаться, бороться, показать всю свою смелость. Но только вот каким образом? Ведь он не мог различить нападающих в этой неописуемой куче-мале, да и потом, по правде говоря, что он мог сделать взрослым, которые были раза в два больше него и натренированы для подобных стычек?! Он как раз подумал об этом, когда чей-то удар в живот коленом заставил его задохнуться. Он согнулся пополам, и тут его ударили по спине. Амоса затрясло, от беспомощности и страха на его глазах выступили слезы. Он собрался с силами и попытался пробраться через дерущуюся толпу к лестнице, но это было непросто. Наконец, заглушая все вокруг, громогласно прозвучал мегафон: «Не сопротивляйтесь, идите все в актовый зал, на заседание генеральной ассамблеи!»

После этого шум сразу же начал стихать, до Амоса доносилось лишь бормотание, и все учащиеся довольно быстро стали расходиться, направляясь к месту собрания.

Амос, на дрожащих ногах и с каждой минутой увеличивающейся болью в спине, добрался до лестницы, мотаясь между ринувшимися туда товарищами, и, схватившись за перила, словно утопающий, который держится за брошенную ему веревку, быстро дошел до своей комнаты и упал на постель. Спустя несколько минут он почувствовал, что его сильно знобит; тогда он поднялся, снял с себя одежду и забрался с головой под одеяло. Он почти сразу уснул, но спокойно отдохнуть ему так и не удалось: боль в спине то и дело заставляла его беспокойно просыпаться, и он крутился с боку на бок, во власти тревожных снов.

Утром, когда звук звонка разбудил его, он решил весь день пролежать в постели, потому что сильная боль не отпускала его. Дежурный ассистент задрал на нем пижаму и обнаружил, что вся спина Амоса покрыта огромными гематомами. Тогда он позвал врача, и тот официально позволил мальчику остаться в постели.

«Такие гематомы причиняют сильную боль, в особенности противопоказано прислоняться к спинке стула», – с улыбкой сказал добрый доктор Дедонатис, которому нравился Амос, ведь им нередко доводилось вести увлекательнейшие разговоры об опере и лирических исполнителях.

Амос сразу успокоился и принялся мысленно строить планы на будущее – как он покинет институт, в новом учебном году поступит в школу в своей родной провинции; и эти благостные мысли помогли ему снова уснуть.

Он проснулся во второй половине дня с диким аппетитом и сильной болью в спине. Стараясь двигаться с крайней осторожностью, он сел, спустил ноги с постели и медленно оделся. Когда Амос спустился вниз, то обнаружил, что жизнь института вернулась в прежнюю колею. Приключение подошло к концу, оставив в его душе неизгладимый след: смутное ощущение тоски и разочарования, а также определенного смирения, которое по прошествии короткого времени стало переходить в надежду на лучшее. Словно выздоравливающий после тяжелой болезни, который с каждым часом чувствует, как в нем прибывают и прибывают силы, в душе Амоса стремительно расцветал оптимизм, трансформирующий надежду в мечты, а мечты – в самую настоящую радость. Радость состояла в том, что он представлял себе, как возвращается домой, чтобы стать полноправным хозяином своей собственной жизни – новой жизни.

Как раз в таком состоянии души и застал Амоса неожиданно приехавший навестить его отец. Он возвращался из деловой поездки в городок под названием Тревильо, где находился тракторный завод, представителем которого в своей провинции он являлся, и в последний момент решил заскочить к сыну, чтобы узнать, как идут дела. Он вызвал Амоса в холл и повел ужинать в отдаленную таверну. Когда они уселись за столик, отец начал рассказывать жадному до новостей Амосу о его брате и друзьях. Внезапно его тон изменился, и он произнес почти торжественно:

– А знаешь, рабочие устроили забастовку!

– Почему? – взволнованно осведомился Амос.

– Они требовали значительного повышения зарплаты и сокращения рабочего дня; у меня в офисе прошло длительное собрание, во время которого Марио – ты его прекрасно знаешь – обозвал меня эксплуататором.

– А ты не мог повысить им зарплату?

– Ну уж точно не настолько. Ты же понимаешь, что наши доходы с фабрики не назвать роскошными.

– И что было дальше? – спросил Амос с нетерпением.

– Тогда я предложил им всем вступить со мной в долю, так никто не станет чувствовать, что его используют, и будет работать на себя, отдавая максимум усилий работе и имея при этом выгоду.

Отец умолк, поднял свой бокал и отпил из него глоток «Ламбруско».

– А они что? – вскричал Амос, взмахнув руками от жгучего нетерпения узнать продолжение.

– А они взяли два дня на размышление, думали, спорили, ругались, а потом решили ничего не делать!

– Но почему же, пап?

– Наверное, чтобы работать меньше меня, рисковать меньше меня, но зато иметь возможность жаловаться больше, чем я.

Затем синьор Барди перевел разговор на другую тему – вероятно, для того, чтобы сын ненароком не подумал, что он придает этому большое значение. Но рассказ уже прочно осел в памяти Амоса, словно высеченный умелой рукой камень, оказав серьезное влияние на его идеи.

Провожая сына в колледж, отец почувствовал, будто между ними установилось нечто новое, некое глубокое понимание, которое делало обоих счастливыми. В их прощании сквозил дух солидарности, который заставил отца почувствовать себя моложе, а сыну позволил ощутить непривычную зрелость, на мгновение перечеркнувшую то чувство подчинения, что естественным образом связывает детей с родителями.

Но на обратном пути синьора Барди внезапно охватила смутная тревога: он с болью думал о том, как рискует его сын, учась в этом колледже, и одновременно его беспокоили неизбежные проблемы, с которыми им придется столкнуться, когда Амос вернется домой и поступит в обыкновенную городскую школу, где не будет специальной инфраструктуры для незрячих. Над автострадой повис густой туман, и путешествие казалось ему нескончаемым. В Альтопашо он автоматически вручил контролеру въездной талон, заплатил и вновь погрузился в туман Падулы. В Бьентине видимость стала лучше, а в Понтедере наконец-то туман растаял совсем. До дома оставалось совсем немного, знакомая дорога придала ему бодрости, а когда, приехав, он обнаружил, что жена не спит, дожидаясь новостей о сыне, его охватила радость.

XIV

Стояла поздняя весна. Синьора Барди просыпалась рано, сразу же подходила к окну в своей спальне, открывала его и пристально всматривалась в колосья, с каждым днем постепенно подраставшие в поле по ту сторону дороги. Как-то утром муж застал ее за подобным наблюдением и полюбопытствовал, о чем она думает. Вздрогнув, она отошла от подоконника и с улыбкой ответила: