Виктор Устьянцев - По ту сторону Страница 20

— Это что: арест? — спросил он.

— Как хочешь, так и понимай.

Офицер вызвал часового и коротко бросил!

— Уведите.

На пересыльном пункте отдела контрразведки 27-й армии скопилось несколько сот человек. Власовцы, полицаи, старосты… Многие из них были даже довольны, что попали сюда: нередко местные жители расправлялись с предателями сами, не ожидая суда.

Разговоры были все об одном и том же: куда их теперь отправят?

— Известно куда: в Сибирь, а то и вовсе на Колыму.

На этом сходилось большинство. Лишь немногие надеялись, что их посадят в тюрьму, впрочем, не рассчитывая, что посадят на короткий срок.

— «Вышку» не дадут, а десятка два отвалят…

«Куда я попал?» — с ужасом думал Коняхин. Он пытался найти среди арестованных хотя бы одного порядочного человека, заговаривал то с тем, то с другим, но и к нему у этого отребья отношение было враждебное.

Он ждал, что его вот-вот вызовут на допрос и выяснится, что он попал в эту компанию по какому-то недоразумению или по ошибке. Но прошел день, другой, а его не вызывали. Лишь на шестой день ему удалось уговорить часового вызвать кого-нибудь из начальства.

Пришел старший лейтенант.

— Что вы хотите?

— Хочу знать, почему меня здесь держат, на каком таком основании. Война идет, мне на фронт надо, а вы меня с кем тут посадили? Что я вам, бандеровец или власовец?

Должно быть, он зря погорячился, накричал на этого старшего лейтенанта. Тот молча повернулся и ушел. «Надо было спокойнее с ним поговорить, может, и понял бы, — с досадой подумал Коняхин. — Теперь никого не дозовешься».

Но он опасался напрасно. Его вызвали на следующий же день. Допрашивал старший лейтенант, на которого он вчера накричал.

— Давайте рассказывайте все по порядку, но спокойно. И не торопитесь, я буду записывать.

Он действительно записал все почти слово в слово, дал Коняхину прочитать протокол.

— Теперь подпишите.

Коняхин подписал, и старший лейтенант приказал часовому увести его.

«Обыкновенная формальность. Никуда он этот протокол не отправит, подошьет к делу, и все», — думал Коняхин. Прошел еще день, за ним второй, третий… Его не вызывали. И горькие думы стали одолевать его.

Он и раньше слышал, что с теми, кто побывал в плену, разговор короткий. Не особенно разбираются, как и при каких обстоятельствах человек попал в плен. Он считал, что в общем-то это правильно. Лучше погибнуть, чем сдаваться врагу.

Но вот судьба с ним самим сыграла злую шутку, и теперь он сидит вместе с этим человеческим охвостьем.

Разговоры, которые он слышал вокруг, только подливали масла в огонь. Рассказывали всякое. Больше пугали друг друга, чем успокаивали. Им-то, конечно, поделом, если все так, как они сами говорят, и то они заслуживают жестокой кары.

И хотя он верил, что рано или поздно справедливость в отношении к нему восторжествует, чувство обиды не только не оставляло его, а все больше и больше возрастало. Он уже не надеялся, что старший лейтенант что-нибудь сделает для него. Но через пять дней тот вызвал его снова.

— Фамилия?

— Да вы что, не знаете?

— Фамилия? — на лице старшего лейтенанта не дрогнул ни один мускул.

— Ну, Коняхин.

— Расскажите о себе все, с самого начала и как можно подробнее.

— Да ведь я уже рассказывал! Вы уже записали.

— Расскажите еще раз, а я опять запишу.

— Да вы что — издеваетесь?

— Послушайте, Коняхин. Я понимаю вашу обиду. Но чувство обиды никогда не было хорошим помощником ни в каких делах. Раз я прошу вас снова рассказать все с самого начала, значит это нужно.

— Ну что же, вам виднее.

И он снова рассказал все, что с ним произошло. Старший лейтенант опять подробно записал и дал Коняхину подписать протокол. Засовывая его в ящик массивного письменного стола, сказал:

— Попробую что-нибудь сделать. Но не обещаю. Все дело в документах. Если бы они были при вас, все оказалось бы гораздо проще. Вы допустили большую ошибку, отдав их Фоме Мироновичу Приходько. Мы запрашивали Пшеничники, там Приходько сейчас нет, и пока неизвестно, жив ли он.

— Я ведь думал, как лучше.

— А вышло, видите, как?

— Что теперь со мной будет?

— Не знаю.

Во время этого, второго допроса Коняхин внимательно наблюдал за старшим лейтенантом. Он только теперь догадался сравнить, как слушал его тот офицер, что допрашивал первый раз, и как слушает этот. Видно было, что старший лейтенант не только сочувствует, но и в самом деле хочет помочь.

И он действительно помог. Через два дня на перекличке, когда очередь дошла до Коняхина, комендант лагеря приказал:

— Выйти из строя.

Потом велели выйти еще одному — военфельдшеру, тоже скитавшемуся по немецким тылам.

Перекличка закончилась, строй увели, а они остались стоять вдвоем с военфельдшером. В стороне стояла группа офицеров во главе с комендантом. Они о чем-то разговаривали. Коняхин подошел, обратился к коменданту:

— Товарищ майор, а нас куда?

— Как «куда»? Пойдете служить в армию. Сейчас вам выдадут документы, а пока подождите. — И опять заговорил с офицерами. Прерывать их было неловко, но Коняхин все же подошел к старшему лейтенанту:

— Большое спасибо.

— Не стоит, — ответил тот. — Я сделал только то, что на моем месте должен был сделать каждый. Рано или поздно вас должны были освободить.

— Лучше все-таки рано, чем поздно.

— Тоже верно, — старший лейтенант рассмеялся раскатисто и заразительно. От его строгости и сухости не осталось и следа, сейчас он был простым и веселым парнем.

— Все-таки я вам очень благодарен. Скажите хотя бы свою фамилию.

— А зачем?

— Может, после войны встретимся.

— Не советую. Даже после войны, — старший лейтенант опять раскатисто засмеялся.

Комендант лагеря вручил ему конверт, опечатанный сургучной печатью.

— Пойдете в село Лука, там отдел кадров Двадцать седьмой армии. Найдете капитана Голенко, отдадите ему этот пакет.

Капитан Голенко. Уж не Вася ли, его радист? Впрочем, вряд ли он успел бы дослужиться до капитана, если они с Переплетовым и сумели тогда пройти через линию фронта к своим? Где они теперь? Ведь тоже, выходит, были на оккупированной территории.

Капитан Голенко оказался человеком уже довольно пожилым, лет пятидесяти. У него было усталое лицо, покрасневшие; видимо, от постоянного недосыпания веки тоже усталых глаз. Он вскрыл пакет, вынул из него какие-то бумаги, быстро пробежал их взглядом и спросил:

— Кем были до этого?

— Командиром танкового взвода. Пятьдесят третья бригада, Третья танковая армия. Хотел бы, если это можно, вернуться в свою часть.