Воспоминания - Анна Александровна Вырубова Страница 20

Проезжая Белгород, императрица приказала остановить императорский поезд, выразив желание поклониться мощам св. Иосифа. Было уже совсем темно; достали извозчиков, которые были счастливы, узнав, кого везут. Монахи выбежали встречать свою государыню с огнями; отслужив молебен, мы уехали. На станции собралась толпа уже простого народу – провожать государыню. Какая была разница между этими встречами и официальными приемами! Удивлялась я также губернаторам, которые заботились только о том, чтобы императрица посещала учреждения, устроенные их женами; может быть, это естественно, но хотелось бы, чтобы в такие минуты личные интересы уходили на задний план.

6 декабря, в день именин государя, мы встретились с ним в Воронеже; затем их величества вместе посетили Тамбов и Рязань. В Тамбове они навестили Александру Николаевну Нарышкину, которая была их другом (позже она была убита большевиками, несмотря на все то, что сделала для народа). Путешествие их величеств закончилось Москвой. Как они радовались встрече с маленькими! Первым мы увидели Алексея Николаевича, который стоял вытянувшись во фронт, а великие княжны Мария и Анастасия Николаевны кинулись обнимать их величеств. В Москве начались смотры; посещали опять лазареты, ездили и в земскую организацию осматривать летучие питательные пункты. Встречал князь Г.Е.Львов (впоследствии предавший государя); он тогда относился к их величествам с почтением, особенно к Алексею Николаевичу, прося его и государя расписаться в книге посетителей.

Вечером иногда пили чай в огромной голубой уборной государыни – с чудным видом на Замоскворечье. До отъезда ее величество посетила старушку графиню Апраксину, сестру своей гофмейстерины, княгини Голицыной; вместе с государем были у 80-летнего старца, митрополита Макария. Вернувшись в Царское Село, к Рождеству устроили многочисленные елки в лазаретах.

Должна упомянуть еще об одном инциденте. Как-то раз государь упомянул, что его просят принять сестру милосердия, вернувшуюся из германского плена: она привезла на себе знамя полка, которое спасла на поле битвы. В тот же день вечером ко мне ворвались две сестры из той же общины, из которой была эта сестра: со слезами они рассказывали мне, что ехали с ней вместе из плена, в Германии ей оказывали большой почет немецкие офицеры; в то время как эти две сестры голодали, ее угощали обедами и вином; через границу ее перевезли в моторе, в то время как они вынуждены были идти пешком; в поезде за шесть суток она ни разу перед ними не раздевалась, и они приехали ко мне от сестер общины, умоляя обратить на нее внимание. Они так искренне говорили, что я не знала сначала, что делать, и сочла своим долгом поехать и обо всем рассказать дворцовому коменданту.

На следующий день я во время прогулки рассказала все государю, который сперва казался недовольным. Вечером меня вызвал дворцовый комендант и заявил, что ездил с помощником допрашивать сестру; во время разговора она передала коменданту револьвер, сказав, что отдает его, чтобы ее в чем-либо не заподозрили, а револьвер этот был с ней на войне. Комендант потребовал ее сумочку, которую она из рук не выпускала. Открыв ее, они нашли еще два револьвера. Обо всем этом было доложено государю, который отказал сестре в приеме.

IX

Вскоре после событий, описанных мною, произошла железнодорожная катастрофа 2 января 1915 года. Я ушла от государыни в пять часов и поездом поехала в город. Села в первый вагон от паровоза, в первом классе; против меня сидела сестра кирасирского офицера, г-жа Шиф. В вагоне было много народа. Не доезжая шести верст до Петербурга, вдруг раздался страшный грохот, и я почувствовала, что проваливаюсь куда-то вниз головой и ударяюсь об землю; ноги же запутались, вероятно, в трубе отопления: я чувствовала, как они переломились. Я на минуту потеряла сознание. Когда пришла в себя, вокруг были тишина и мрак, кругом слышались крики и стоны придавленных осколками вагонов раненых и умирающих. Я сама не могла ни пошевельнуться, ни кричать: на голове у меня лежал огромный железный осколок и из горла текла кровь. Я молилась, чтобы скорее умереть, так как невыносимо страдала. Через некоторое время, которое показалось мне вечностью, кто-то приподнял осколок, придавивший мне голову, и спросил: «Кто здесь лежит?» Я ответила. Вслед за этим раздались возгласы; оказалось, что нашел меня казак из конвоя, Лихачев. С помощью солдата железнодорожного полка он начал осторожно освобождать мои ноги; освобожденные – они упали на землю как чужие. Боль была нестерпима, я начала кричать. Больше всего я страдала от повреждения спины. Перевязав меня под руки веревкой, они начали меня тащить из-под вагонов, уговаривая быть терпеливой. Помню, я кричала, будучи вне себя от неописуемых физических страданий.

Лихачев и солдат выломали дверь в вагоне, переложили меня на нее и отнесли в маленькую деревянную сторожку неподалеку от места крушения. Комнатка была уже полна ранеными и умирающими. Меня положили в уголке, и я попросила Лихачева позвонить по телефону родителям и государыне. Четыре часа я лежала на полу безо всякой помощи. Прибывший врач, подойдя ко мне, сказал: «Она умирает, ее не стоить трогать!» Солдат железнодорожного полка, сидя на полу, положил мои сломанные ноги к себе на колени, накрыл меня своей шинелью (было 20 градусов мороза); шуба моя была порвана в куски. Он же вытирал мне лицо и рот, так как я не могла поднять рук, и меня рвало кровью…

Часа через два появилась вдруг княжна Гедройц в сопровождении княгини Орловой. Я обрадовалась приходу Гедройц, думая, что она сразу мне поможет. Они подошли ко мне: княгиня Орлова смотрела на меня в лорнетку, Гедройц пощупала переломленную кость под глазом и, обернувшись к княгине Орловой, произнесла: «Она умирает», а затем… просто вышла. Оставшись совершенно одна, так как остальных раненых унесли, я только молилась, чтобы Бог дал мне терпения. Наконец около десяти часов вечера, по настоянию генерала Ресина, который приехал из Царского Села, меня перенесли в вагон-теплушку какие-то добрые студенты-санитары. Я видела в дверях генерала Джунковского, и, уже когда меня положили на пол в вагоне, пришли мои дорогие родители, которых вызвали на место крушения. Папа плакал. Вновь появилась княжна Гедройц; она вливала мне по капле коньяку в рот, разжимая зубы ложкой, и кричала на ухо: «Вы должны жить!» Но я теряла силы, страдала от каждого толчка вагона, начались глубокие обмороки.

Помню, как меня пронесли через толпу народа в Царском Селе, и я увидела императрицу и всех великих княжон в слезах. Меня перенесли в санитарный автомобиль, и императрица сейчас же вскочила в него;