Алексей Лосев - Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед Страница 20

2. 6. 1971. Михаил Александрович? Да не Дынник, Лифшиц. А Дынник такой прохвост и вульгарист… Михаил Александрович

Лифшиц [47], один из старых вождей марксистской эстетики. Он сказал обо мне: «В первый раз за 50 лет правильная характеристика Сократа». Я хотел спросить, а как у меня эстетика? Но не посмел.

Он (И. М. Нахов) пишет о киниках. Только он не умеет объединить. У него же интереснейшие тексты. Но ему обязательно нужна революционность. Поэтому в целом так, барахло… Киники не философия, а античное отщепенство, которому всё это безобразие позволено. Но считать это передовым, революционным… тогда я просто не понимаю, в чем же дело?

Демокрит материалист… Хотя что понимать под материализмом? Его атомы заключаются в геометрических телах, которые он называет идеями!

Филологическая работа Нахова очень высокая, факты все указаны как они есть, но когда он начинает считать одних передовыми, других нет, меня начинает коробить. Так и у Льва Толстого в «Живом трупе» Протасова, который сидит в кабаке, можно назвать передовым. Он выражает якобы протест против общества. В конце концов застрелился, последние слова его «Как легко!» Но это же всё уродство духовное и моральное уродство. Вот Толстой киником здесь и является. Но ведь Толстой это уже вырожденчество. Когда он боролся с самодержавием, это прогресс. А мистика рисовых котлеток — это ведь вырождение. Передовым был, если уж на то пошло, либо капитализм, либо социализм, но уж никак не идеология патриархального крестьянства, держащегося на топоре и на пиле. Это разложенчество, и ничего передового я здесь не вижу. Передовой был трактор, а не коса и мотыга. Коса была уже реакцией в 20 веке. Это убожество, духовное ничтожество. Трактор конечно тоже убожество духовное. Но трактор — это острый ум европейца, он облегчает труд, дает возможность для других направлений деятельности. А что такое борона и коса? Крестьянин должен надрываться целыми неделями… В свое время передовым изобретением были лук и стрелы. Колоссальный прогресс. Перед этим дрались палками и камнями. А что такое сейчас лук и стрелы? Это музейная игрушка. (Говорится в конце очень долгой, 2–3 недели, работы над диссертацией И. М. Нахова. Оценка А. Ф. — диссертант хороший филолог, но

ему обязательно нужно, чтобы была революционность, — поразила меня как точная и гуманная.)

3. 6. 1971. У Нахова есть ссылка на ограниченность классической эстетики: её телесность. За малым остановка! У классиков ведь судьба, боги, природа и человек, в них космос, — всё по-своему телесно. Поэтому у меня их телесность рассматривается как реализация идеи. А у киников всё материально. Что же общего? У киников есть кое-какая личность, а для Платона по-настоящему существует только космос, единое. Личность для него это пустяки. Личность теряется. Круговорот в природе! То ты обезьяной стал, то на небо полетел. Словом, ничего общего.

4. 6. 1971. Об издательстве «Искусство». Рассыпали уже готовый набор сборника, 70 печатных листов. Там Аверинцев, другие много напереводили о западной эстетике. Некоторые плакали. Там сейчас бегают с дубиной в руках, размахивают, и не подходи. Там было выступление Штейна[48] на издательском совете об украденных трех томах испанской эстетики. Изложил в лояльных тонах, не в криминальных. Аникст сказал, довольно умеренно и скромно, что такие вещи нужны, «мне, например». Меня чуть было не дернуло так же сказать, но я подумал, что будет очень шутейно, — Лосев и вдруг об испанской литературе. (А. Ф. рассказал это, думая, что дело касается и меня с моим переводом Федерико Гарсиа Лорки.)

«Законы» — у Платона последняя вещь, не доделана. Оставлена Филиппу Опунтскому редактировать и издавать. Учение о наказаниях у Платона очень сильно в последних книгах. «Законы» относят уже к старческому периоду. Для философа старчество, конечно, не имеет значения. Старики философы в восемьдесят лет такие запузыривают томы.

У меня ужасное положение. Пишут, из провинции: требуют 20 листов своих сочинений присоединить к «Теэтету». Направляют требование прямо в ЦК. Но в ЦК дураков нет. Нам же шлют оттуда обратно: разберитесь, сообщите. Издательство рассмотрело и сообщило, что это абсолютный вздор. Один доказывает, что Земля стоит в центре… Это, между прочим, с точки зрения Эйнштейна верно. Неважно, как считать, что движется, а что стоит. Некоторые

астрономы говорят, Земля покоится в центре. А другие с равным успехом могут считать, что она должна двигаться. Все формулы остаются те же самые.

По поводу звонка какого-то автора «реферата», о котором А. Ф. почти забыл: «Я стал уже забывать. Так много разных дел…»

5. 6. 1971. Стараюсь делать изложение «Законов» структурно, а не аструктурно, как Константин Риттер.

О структурализме: передовое содержание. Так бывает и в науке, и в политике. Сперва пробивают дорогу положительные, очень правильные идеи, очень нужные, а потом… такой загиб начинается, такой перегиб, такой деспотизм, что прежние лозунги теряют смысл. Так же и со структуралистами. Ревзин[49] не понимает математических формул, которые использует. Убожество!

Шаумян подходит здраво: я, говорит, занимаюсь логикой, я не лингвист, я фонолог. Его книга переведена на немецкий и французский. Я ему: Себастьян Константинович! у вас языкознание трудное, по-русски писать не умеете, загромождаете терминами. Но когда поймешь — получается простая и ясная мысль! Ему это нравится. Я в одной статье так и писал о нем (важно цитирует): «Шаумян раз навсегда отучил нас от применения математической логики в языкознании». Он просто строит свою логику без единого примера из языка. Читает в Инъязе курс «Логика науки».

Поэтому структурализм сейчас переживает кризис. Издают вот в Тарту Σημειοτικη|, выпустили 4 тома. Я смотрел первый том, там Лотман мне понравился. Именно не хватало ясного, планированного, логического отношения к языку. Лотман хорош, в отличие от примазавшихся к структурализму, которые сути не понимают. Их берут без разбора в издания Академии наук, вся каббалистика там…

Я упомянул о статье Флоренского «Предсмертное слово отца Алексея Мечева». А. Ф. поправил меня: а надо говорить Мечёв. Да, Флоренский был верующим, редкость среди просвещенных. Один очень важный человек — уклонюсь в сторону… В начале 30-х годов я тут встретил в одном месте не слишком официальном[50] бывшего ректора Духовной академии, епископа

Феодора. Реакционер, твердый, все семинаристы трепетали. В него стреляли в 1905 году. На суде над стрелявшим епископ Феодор сказал только: «Я прошу этого постановления не принимать, а молодого человека отпустить на волю». Так властно, так твердо сказал, что этого молодого человека отпустили, и он так и пошел как ни в чем не бывало.