Алексей Кулаковский - Добросельцы Страница 20

Было горько за себя, а хуже того - за Василя Печку, у которого никогда и не шевельнулось в голове, что можно ослушаться Мокрута. Сам он, начальник военноучетного стола, все же иногда оставлял без последствий строгие председательские приказы: не ходил пилить дрова его благоверной. Это слегка оправдывало его в собственных глазах, однако не избавляло от страданий самолюбия. Иван слонялся по своему саду, мерял глубокий снег, не отдавая себе отчета, зачем он это делает. Отсюда хорошо был виден новый дом Шулова, желтенький, как из воска. У крыльца возвышалась стопа вложенных одно в другое цинковых корыт. Председатель колхоза собрался перекрывать свои хоромы: снимет обычную жесть и положит оцинкованную. Сколько стоили колхозу эти корыта?

Ивана вдруг потянуло выйти на улицу, разыскать в Добросельцах Шулова и в глаза задать ему этот вопрос. Но над забором показалась заячья шапка Затклы, и он остановился перед калиткой. Не хотелось встречаться с этим типом. Привяжется - не отбиться от него допоздна. Если нет никаких новостей, то станет рассказывать свою, на его взгляд весьма необычную биографию: сколько раз был женат и почему сейчас у него нет ни жены, ни детей, лишь престарелая теща стонет на печи.

"Пусть ищет Мокрута, - подумал Иван. - Может, тот выслушает его биографию".

Иван возвратился в сад, вспомнив, что надо осмотреть прошлогодние прививки, получше их обвязать, чтобы не погрызли зайцы. Осмотреть и - к Илье Саввичу, а то Даша, чего доброго, не дождется, побежит одна. Может быть и такое, что Андреиха пойдет с нею.

Под старой грушей стоит улей-колода. Чуть не наполовину он занесен снегом. Иван задерживается перед этим ульем, неожиданно задает себе вопрос: есть в нем сейчас пчелы или нет? Может, отсыпались от мороза? Он становится на колени, прикладывает ухо к заткнутому соломой летку. Ничего, конечно, не услышишь зимой, но ему кажется, что пчелы там, внутри, безостановочно снуют, греют друг дружку. Вспомнилось, как покойный отец вот так же становился перед этим ульем на колени, только не зимой, а летом, перед медосбором. Он каждый раз перед этим старательно мылся, надевал чистую рубаху и был всегда так оживлен, что смотрел бы да смотрел на него. Иван наблюдал за отцом издали, подойти боялся - могли искусать пчелы. С первой подрезки отец приносил ему светлый квадратик свежего пахучего меда. Мальчик касался его губами, и казалось, что все вокруг оглашается песней, а солнце над старой уже тогда грушей вспыхивает золотом.

Над грушей и сейчас стояло солнце.

XII

С малолетства Василь Печка был хлипковат здоровьем, хотя и вертляв, непоседлив. Не очень-то вылюднел и с годами, из-за чего не пошел учиться дальше после десятилетки и не был призван в армию. Лявон Мокрут, как человек приметчивый на нужных ему людей, заметил в парне прежде всего услужливость, готовность выполнить все, что ему ни скажи, затем - старательность во всяком деле, отменный почерк и еще кое-какие ценные качества. И действительно, работал Василь на совесть. Изо дня в день пешком обходил полсельсовета, был у Мокрута не только секретарем, но и курьером, исполнял всякие личные поручения. В последнее время он особенно много бегал по деревням, по поселкам, подгонял всевозможные дела, сглаживал то, что было не совсем гладко, потому что приближалась сессия, на которой Мокруту предстояло отчитываться перед избирателями. Сама-то сессия еще полбеды, Мокрут рассчитывал провести ее без сучка без задоринки. Но на эту сессию может, как гром с неба, свалиться районное начальство, а раз так, то лучше покрутиться, все предусмотреть. Василь туда, Василь сюда! Печка, сделай опись, Печка, устрой по "сто граммов"! Беготни у секретаря дальше некуда, а тут еще и выпить доводится чуть не каждый день. Иной раз Василь и рад бы отказаться или взять только для приличия, не полную мерку. Но что скажет на это Мокрут? Кому, извините, охота выглядеть слабаком? К тому же и привычка уже, считай, выработалась.

Так растратил парень и те силы, что у него еще оставались. Какому-нибудь бугаю, да еще нетрезвому, нипочем были бы тычки да поздатыльники, которыми наделила Василя Тимошина компания в ту нелепую ночь. Сошел бы с рук тому бугаю и не такой уж длительный отдых в снегу. А вот секретарю Червонномакского сельсовета все это обошлось дорого. Ну, дали ему по шее раз-другой, полежал, разогревшись, в снегу, пока хлопцы приволокли сани, - не это главное. Главное - передрожал человек, пережег нервы. И не встал после этого, заболел.

Даша каждый день расспрашивала про Василя, почти каждый день собиралась с духом, чтобы зайти к Печкам домой, но все как-то откладывала, хотя и с болью в душе. Нелегко было решиться на такое посещение. Ни разу в жизни она не была у Печек, никогда близко не сталкивалась со старой Аксиньей, матерью Василя, только слышала, что она женщина крутая, очень острая на язык и не раз пробирала Володю за то, что отмахивался и от своих, и от городских девчат, а снюхался с какой-то телятницей.

Обидно было думать об этом, однако ради справедливости, ради настоящей человеческой дружбы девушка отважилась-таки пойти в Червонные Маки. Вышла чуть свет, сразу после того, как мало-мальски управилась на ферме. В Червонных Маках еще только дымы валили из труб и дети бежали в школу, когда она подходила к Печкиному двору. Еще с улицы заметила, что Аксиньи дома нет: дверь в сени закрыта на вертушку снаружи и со двора ведет свежий след. Хотела было вернуться, а потом случайно глянула на трубу и увидела, что из нее цедится тощий дымок. "Вьюшка не закрыта, - подумала Даша, - значит, хозяйка где-то поблизости".

И впрямь, Аксинья вскоре вышла с соседнего двора и, осторожно ступая по скользкой тропке, направилась к своей хате. В руках у нее было по большому ведру, до краешков наполненных водой.

Девушка пошла ей навстречу.

- Давайте я вам помогу, - сказала бодренько и протянула руку к дужке одного из ведер.

- Не надо... я сама... - в промежутках между словами переводя дух, заговорила женщина. - Это ж... колодец замерз... в те морозы, что были... Да и снегом замело... А расчистить некому... Одна осталась... - Она только теперь на секунду оторвала взгляд от тропки и осмотрела Дашу. - А вы чьи же это будете? - спросила доброжелательно. - Что-то не знаю.

- Да я не здешняя, - ощущая тревогу, ответила Даша. - Я из Добросельцев.

- Из Добросельцев? - словно не веря, переспросила женщина. - А чья все же?

- Митрофанова, - приближая трудную минуту, не ушла от ответа Даша. - Я пришла проведать вашего Василя.

Аксинья поставила ведра на снег, глубоко втянула в себя воздух и, как из решета, сыпанула злыми и обидными для Даши словами:

- Спасибочки тебе, спасибочки, что уважила... Накормила хлопца тумаками, теперь можно и проведать... Еще бы... Рады мы, очень рады тебя видеть... Едва дождались... Вот и Володя пришлет тебе благодарность за брата... Само собой...