Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика Страница 21

«25.08.43… За эти дни повидать пришлось многое, побывал в таких переделках, из которых вывезли меня, наверно, ваши заботы, иначе и не могу объяснить, отделался всего двумя царапинами. Осколок, что оцарапал мне щеку, я подобрал и сохраню. Жалко, что я остался с одной полевой сумкой. Во все остальное угодил тяжелый снаряд. Но асе это ерунда, важен результат, которого мы добились своими боями, — истребили порядочное количество немцев, освободили немало родной земли. Каждая пядь ее достается тяжело…»

Мясорубка эта вертелась с 18 по 24 августа. Результаты были удручающе ничтожны. Фронт так и не сдвинулся с места, только кое-где изменилась конфигурация переднего края. Неудачу потерпела операция не только на направлении главного удара — юго-восточнее Старой Руссы, но и на флангах. Виноватый не было. Все было до обидного неумело, людей погробили уйму. Только в 312-м полку убитыми потеряли 650 человек, около 1000 — ранеными, это не считая тех многих, кто. получив легкие ранения, вроде разведчика Игоря, остался в строю. 1650 человек — это больше половины полка, а если еще точнее — та половина, что участвовала в боях, осталась та половина, что была в тылах.

Виноватого все же нашли — «стрелочника». Им оказался командир роты капитан Полторацкий, необстрелянные солдаты которого были «решающими» в огромном наступлении. Когда полк вывели с переднего края на переформирование, через двое суток всех построили, и… зачитали приговор военного трибунала: капитана Полторацкого за трусость в бою и потерю управления ротой… к смертной казни через повешение… — Исполнять — взводу разведки, как всегда. Приказ 227, кто из фронтовиков его не помнит. Командир полка срезал с капитана погоны, зачитав приговор, под сосну въехал грузовик и через несколько минут — отъехал…

Два дня через плац жутко было ходить, стыдно за себя, за людей, которые тобой командуют. А ветер раскачивал этот страшный колокол, бивший по совести, по нервам. И никто не был застрахован…

Командование фронта сменилось, но на всю жизнь остались перед Игорем безнадежно грустные, отчаянно-обреченные глаза капитана: «За что?!» Жизнь человеческая на фронте была ничтожно дешева. Так закончилось первое крупное наступление во фронтовой жизни командира взвода разведки Бескина…

Из оставшихся в живых после наступления солдат роты Полторацкого у разведчиков оказался Усман Маметиев. Он виртуозно ползал — трава не колыхнется, под колючую проволоку подползал, как змея. Спустя пару месяцев после упомянутого наступления поползли, как всегда, в разведку. На этот раз немцы быстро обнаружили группу, обстреляли, пришлось вернуться, — вроде все на месте. Нет Усмана! На следующую ночь поползли искать, вдруг лежит раненый, даже если убит — надо вытащить. Нет — как нет! Тут же возникли смершевцы — как же, сбежал разведчик! Командир разведки взял непроверенного, без разрешения СМЕРШа и т. д. и т. п. А через несколько дней из соседней части сообщают: к ним, расположенным в нескольких километрах от полка, выполз солдат, контужен, без документов (а документы разведчики оставляют дома, когда уходят в поиск), но говорит, что разведчик из 312-го полка. Разведчик? Кто? Надо выручать! Игорь прискакал в ту часть — Усман!

Оказалось, передний край на этом участке изогнулся этакой латинской буквой S. Усман, которого контузило в стычке, решил, что ползет точно к своим, держался точно по солнцу, по звездам, а полз вдоль линии фронта, пересекая загогулины переднего края, попадая, по счастью, преимущественно на нейтралку. И выполз в соседнюю дивизию, там его и подобрали. Жаль, через несколько месяцев погиб человек под самый новый сорок четвертый год, лежит под Фанзаводом в братской могиле.

«7.10.43… Здравствуйте, родные мои! Письма ваши получаю регулярно. Сам же отвечать могу только изредка, т. к. у меня опять много работы и редко выдается свободная минута…

Мама, почему тебе неясен характер моей работы? Ведь в присланной мною справке указывается моя должность… Одет я хорошо… Только вот казенное белье не всегда бывает необитаемо, а свое пропало со всеми вещами, из домашних вещей осталось только два носовых платка… От царапины на щеке и следа не осталось, а на руке она немного гноится, постепенно выходят маленькие осколочки. Врачи говорят, что скоро совсем пройдет…»

Первое большое наступление, смена атак, отходов, передислокаций, подробности схваток — не для слабонервных, вид поля боя после атаки — тем более. Игорь старательно изгоняет из памяти все это до сих пор. Когда рассказывал один из таких эпизодов студентам в дни чествования ветеранов, завелся, снова забила нервная дрожь, и тихонько под язык пару таблеток, чтобы парни не заметили. И так почти всегда, когда трогал память. Не так-то все просто.

У немцев, с их четкостью, пунктуальностью, каждое участие в пехотной атаке, пусть и нерешающего наступления, отмечалось особой медалью. Ленточка от медали нашивалась наискосок на борт кителя. Это были знаки геройства, фронтового опыта — предмет особого уважения, у иного нашего солдата таких ленточек хватило бы на все борта кителя, да вот и кителя-то не было, только вылинявшая гимнастерка, да и атаки не считал никто. У Игоря таких ленточек набрался бы не один десяток, хоть и был офицером. У немцев лейтенанты в атаку не ходили, гам были фельдфебели.

Большой палец на левой

В начале сентября сорок третьего разведчика, как имевшего опыт работы в тылу противника, вызвали в штаб фронта. Команда была простая — приготовиться к выполнению очередного оперативного задания е тылу у немцев. Велено было отпустить бороду.

Пока шла подготовка, борода успела отрасти. Игорь, отродясь не ходивший с бородой, с веселым интересом рассматривал свою физиономию: борода росла каким-то растрепанным веником, в колечках и была гнусно пестро-рыжая. Дополняли картинку очки — железные ободья, в которых он ходил еще с десятого класса в школе и в них же лазил в разведку! К бороде никак не мог приноровиться, она мешала, в ней застревал мусор, крошки — очень неудобное устройство. Долго возились с обувью, что надеть: сапоги, обмотки, опорки, ботинки. Друзья посмеивались, что все равно от бородатого мужика за версту несет интеллигентиком.

Сочинили легенду, выправили аусвайс — немецкий документ вроде нашего паспорта. Когда спросили, на какую фамилию записать, ответил: Иван Федорович Ананьев. Дело в том, что Ее звали Ирина Федоровна Ананьева — одноклассница, еще с седьмого класса тронувшая его романтическое сердце. Любил ли он, был ли влюблен — неважно, важно то. что для него существовала Она. была красивее всех, и флер юношеской влюбленности еще долгие годы лежал на ее имени. Имя, которое он предложил, было талисманом, данью воспоминаниям о Ней. Теплый лирический уголочек в сердце был остро необходим, как залог тишины, покоя, счастья, пусть будущего, среди жестокой мужской войны. Год рождения записали 1918, состарив его на пять лет.