Борис Тихомолов - Романтика неба Страница 21

Я в ужасе отпрянул.

«Что это?!. Откуда?!. Чудовищно! Невероятно!.. Страшный сон?!.»

Доли секунды я смотрел на колеблющиеся языки пламени, еще вялые и робкие, готовые угаснуть, так как они уже съели разбрызганную порцию бензина, но в следующую долю мой взгляд переместился на застывшую, как мне показалось, струю горючего, и уж потом я начал осознавать трагичность положения и верить тому, что это не сон… И тут же мысль: «Пламя надо накрыть брезентом! Чехлы! Они на земле… Долго, не успею…» А бензин льется!..

Вввах! — вспыхнуло ведро. В кабине вскрик, топот ног, и я, отрезвев, спрыгнул вниз, за чехлами…

— Пожа-а-ар!! — раздался чей-то дикий голос.

Словно во сне, я схватил чехлы, влетел на стремянку, набросил брезент на ведро, и пламя почти погасло, остались маленькие язычки, а бензин льется, льется струей, брызжет горючими искрами мне на куртку, на руки…

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!.. — бьет набат.

Кто-то сдернул меня со стремянки. Падая, я видел бегущих людей. С меня сорвали блузу, затушили огонь.

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!..

— Пожа-а-а-ар!!

Топот ног, тяжелое дыхание. Как на экране в кино, замелькали в ускоренном темпе фигуры людей.

— Огнетушители!

— Давай, давай скорей!

— Песок!.. Скорей песок!..

— Туши!..

Меня оттолкнули в сторону. Я видел, как в самолет вбежали двое. В открытую форточку пилотской кабины выглянул бортмеханик Петровский.

— Огнетушитель!

Кто-то стукнул огнетушителем о землю и потянулся, чтобы передать. Пенная струя ударила Петровскому в лицо, сбила пенсне.

— Давай! Давай! — отплевываясь, кричит Петровский.

— Ох! Да они же сидят на баках с бензином! Взорвутся!

В форточке опять лицо Петровского:

— Заткнись!.. Огнетушитель!

Примчалась пожарная машина. Быстро размотав короткий шланг, пожарники выпустили из широкого раструба поток густой розоватой пены. Пламя сразу же пошло на убыль и погасло.

Пожар ликвидирован. Расходился народ. Укоризненно взглянув на меня, мимо прошел мокрый и оборванный Дубынин. Петровскому поливали водой на грязные, в кровь израненные руки. Он промывал глаза.

— Щенки! — буркнул, проходя, усатый мастер из клепального цеха.

Все разошлись. Голый по пояс, я стоял, прислонившись к столбу и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Перед глазами все еще маячили оранжевые языки пламени, мелькали фигуры людей, в ушах пронзительно звенели удары в рельсу.

Пожар. Как это могло случиться? Моей вины здесь нет, действовал я правильно, но… стыд-то какой! Как после этого мы будем показываться людям в глаза? Теперь вот старые мастера будут смеяться над нами, «салагами», вспоминать деревяшки…

«А где же Кирилл и бригадир? — вдруг вспомнил я. — Что-то их не было видно…»

Звякнул рельс. Я вздрогнул. «Что это?! Ах, да — конец рабочего дня. Пора домой».

А кто же виноват?

Я плелся домой, по-стариковски шаркая ногами. Видел оборванного мокрого Дубынина, его укоризненный взгляд, будто это я целиком виноват в случившемся. Да!.. А кто же все-таки виноват? Я остановился. Острая догадка электрической искрой хлестнула меня по самому сердцу: Овчинников или Кирилл?..

Ясно — кто-то из них, может быть, нечаянно, повернул ручку пускового магнето. А может быть, нарочно? Конечно, бригадир не может сделать такое, он знает, к чему приводят подобные шутки. Значит, это сделал Кирилл?! Нет, трудно поверить. Невозможно! Кирилл парень грамотный и порядочный. Не мог он этого сделать. Не мог — и все тут!..

Смеркалось. Я сидел на корточках возле арыка и, макая щетку в консервную банку с бензином, чистил свой рабочий костюм. Зашуршали кусты, и передо мной появился Кирилл. Глаза стеклянные, челюсть отвисла, и лицо бледное-бледное, до синевы.

— Ну, как? — дрожащим шепотом спросил он.

— Что — как? — не понял я.

— Сгорел самолет?

Я с удивлением уставился на Кирилла.

— Как это «сгорел»? Спасли. А вы где были? Ведь вы же с бригадиром сидели в кабине!

Кирилл судорожно глотнул воздух:

— Я… Мы… убежали…

Я выронил щетку:

— Убежали? Как это — убежали?

Кирилл по-детски всхлипнул:

— Ну, это… ведь под сиденьями были баки с бензином… Ну-у… Ведь они могли взорваться!..

Наступило тягостное молчание. Мне стало тошно. Мучительно стыдно за друга. Бессознательно шаря рукой по траве, я искал оброненную щетку. Попалась банка с бензином. Со злостью швырнул ее в воду.

— Убежали, значит? И оставили открытым кран? Пусть льется?! Пусть горит?!.

— Н-не помню… Кажется, оставили, — трясясь, лепетал Кирилл. — Н-не я открывал…

Я приблизился к Кириллу и долго смотрел на его белое от страха лицо, будто в первый раз видел. В наступившей темноте он был совсем неузнаваем: нос заострился, щеки обвисли, как у старика. Мне стало жаль его, и я спросил, уже смягчившись:

— Ну, а отчего же все-таки загорелось, ты знаешь?

Кирилл всхлипнул:

— Когда ты крикнул, чтобы открыть кран, Овчинников открыл, а я… Я и говорю ему: вот если повернуть сейчас ручку магнето, то может случиться пожар. А он и говорит: «Какой там пожар! Зажигание-то выключено!» И… и повернул ручку…

— Сам?.. Бригадир?.. Это точно?

— Да, сам…

«И куда девалась эта чертова щетка?! — Я вскочил, пошарил в кармане, загремел спичками. Меня трясло, как в лихорадке. — И это сделал бригадир?! Старый работник мастерских, который больше всех смеялся над нами, когда мы пилили деревянными напильниками?!»

Ломая спички, я чиркал ими о коробок. Ярко вспыхнули, зашипели несколько серных головок. Их свет положил резкие тени на бледное лицо Кирилла, осветил тихую заводь арыка, сгустил ночь.

— Вот она!

Поднял щетку и бросил догоравшие спички в воду.

Вввах! — раздался до жути знакомый звук. Вспыхнул бензин на поверхности заводи, заплясали желто-красные языки пламени. У Кирилла подкосились ноги, и он с коротким стоном опустился на траву. И у меня тоже сердце екнуло, закатилось: за долю секунды я снова пережил прошедшее.

Бензин догорел, и пламя погасло. Стало темно и тихо. Кирилл зашевелился.

— Ох, и напугался, — прошептал он. — Так вот и представилось, что я опять в самолете.

…Проснувшись, я вскочил, сел на постели и некоторое время соображал, отчего я пробудился? На дворе светало. Осторожный стук в окно вывел меня из оцепенения. За окном стоял Кирилл. И тут я вспомнил все, и на душе у меня стало мрачно и гадко. Я отпер Кириллу.

— Ты чего? — шепотом спросил я его.

— За тобой зашел, — еле слышно ответил Кирилл.

— Так ведь рано же!

Кирилл устало опустился на стул, снял кепку, растерянно почесал себе лоб и, глядя куда-то в угол, сказал:

— Понимаешь… нам удобнее прийти пораньше. Стыдно же — все смотреть будут, пальцем показывать…