Юрий Макаров - Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 Страница 21

В 1891 году, разгар реакции царствования Александра III, после многих разногласий, отец раз крупно поговорил с глупым губернатором, генералом с немецкой фамилией. Когда отец вернулся домой, у него сделался первый припадок грудной жабы. Через месяц припадок повторился. Мать повезла его в Москву на прием к знаменитому Захарьину. Накануне назначенного дня приема, за утренним кофе, отец умер. Ему было тогда всего 52 года. Когда гроб его привезли из Москвы, от нашей станции и до нашего прихода Ивана Богослова, где его похоронили, т. е. 17 верст, крестьяне всю дорогу несли его на плечах. Одна деревня сменяла другую. Похоронами распоряжались становой пристав и два урядника.

В 1918 году, когда революция смела с лица русской земли всех исправников, становых приставов и урядников и когда в русской деревне каждый мог совершенно безнаказанно проделывать все, что бы он ни пожелал, включая поджог, грабеж и убийство, когда во всей нашей округе не осталось ни одной помещичьей усадьбы, все было сожжено, мать, 73-летняя старуха, полуживая от болезни и огорчений, еще дышала в Соболеве, которое на удивление всем продолжало стоять на своем месте. Регулярные приемы она тогда уже прекратила, а только лежала и молилась Богу. И вот как-то раз в сумерках к ней явились две старухи и под строгим секретом поведали ей, что ближайшие мужики порешили ей сказать, сами придти они поопасались, что покуда она, «старая Макариха», жива, бояться ей нечего. В доме ничего не тронут и другим не дадут. Коли, мол, наедут «комиссары» из Любима, тогда уж, конечно, делать нечего, а сами ни-ни, пальцем ничего не тронут… Мать поблагодарила и заплакала. И старухи с ней поплакали. Через месяц она умерла. Гроб ее тоже несли на плечах до церкви. А через две недели после ее смерти вся усадьба, где жили тогда 3 женщины и трое маленьких детей, сгорела до тла. Есть полное основание думать, что сожгли все-таки не свои, а «чужие».

В описываемое время, весна 1905 года, мать была еще бодрая 60-летняя женщина, ходила в платке и в кофтах и приемы и лечение шли на полный ход. Она сама отправила меня в круговую поездку по дядям и теткам, а когда я вернулся, снабдила меня некоторыми отцовскими вещами, велела отслужить на его могиле панихиду, взяла обещание писать не реже одного раза в месяц, и со слезами и молитвой, наконец, отпустила меня на службу в Петербург.

Наше офицерское собрание

Полковые офицерские собрания в гвардии были заведены сравнительно недавно, во вторую половину царствования Александра II. До этого времени офицеры, по-видимому, могли собираться лишь на частных квартирах. В мое время все полки уже давным давно имели свои собрания и некоторые из них, особенно построенные в последнее царствование, отличались большой красотой и даже роскошью. В смысле обстановки и комфорта они могли соперничать с самыми лучшими клубами и в России и заграницей.

В Царском Селе были прекрасные собрания у Кирасир, у Лейб-Гусар, и маленькое, но прелестное у Императорских стрелков. В Петергофе очень красивые собрания были у Конно-Гренадер и Улан.

Разумеется, все эти великолепные клубы были построены не Военным Министерством, которое с трудом отпускало гроши на штукатурку и покраску казарм. Деньги на это давали главным образом шефы полков, т. е. царь или лица царской фамилии. Так Лейб-Гусарам, Кирасирам и Стрелкам построил собранья царь Николай II; Уланам — царица Александра Федоровна; Конно-Гренадерам помогли Вел. Князья Михаил Николаевич, шеф, и Дмитрий Константинович, бывший командир и т. д.

В нашей 1-ой дивизии, хорошее Собрание было только у Преображенцев, на Кирочной, на которое главным образом дал средства тоже царь, в качестве и шефа и бывшего офицера-преображенца. Считалось оно как бы Собранием офицеров всей дивизии, но на моей памяти офицеры других полков собрались там всего один раз, на какую-то лекцию или сообщение.

У Измайловцев, у Егерей и у нас, Собрания были сравнительно очень скромные и были приспособлены для этой цели из казарм, так что с улицы ничем, кроме хороших стекол, от других полковых зданий не отличались.

Начиная от Управления Юго-Зап. железной дороги, рядом с Царскосельским вокзалом и до Звенигородской улицы, вдоль по Загородному проспекту тянулось пять довольно непрезентабельного вида двухэтажных домов, окрашенных в коричневато-розоватую краску. Это были казармы Семеновского полка. Одна казарма, трехэтажная, выходила на Звенигородскую улицу, там помещался 1-й батальон, а 4-й был расположен совсем на отлете, за Введенским каналом, между, каналом и Рузовской. Там же помещалась и 12-ая рота, принадлежавшая к 3-му батальону, музыкантская команда, баня и проч.

Первая из казарм по Загородному, считая от Автомобильного переулка, была отведена: 1-й этаж под Офицерское Собрание, 2-й этаж под полковую канцелярию, а подвальный под помещение для арестованных и собранскую кухню. В смысле внешней красоты Собрания, это было, конечно, не очень импозантно, но зато чрезвычайно удобно. В этом доме сосредотачивался весь центр полковой жизни. Из Собрания в канцелярию и обратно можно было слетать в одно мгновение.

Вход в Собранье был с Автомобильного переулка и когда я поступил в Полк, подъезд изображала собою простая деревянная пристройка, в виде будки, прилепившаяся к боковой каменной стене. Около входа всегда стоял дневальный при тесаке. В те времена (1905–1906) не говоря уж о внешнем виде, даже и внутри наше Собрание производило впечатление не только бедности, но даже некоторой запущенности. Причины этому были: отсутствие всяких посторонних средств, кроме и так уже тощего офицерского кармана, и недостаток людей, которые пожелали бы серьезно этим делом заняться. В 1907 году такой человек, наконец, нашелся. Это был избранный председателем Распорядительного комитета кап. Николай Михайлович Лялин. Он был мужчина положительный и основательный во всем, начиная с внешности; был холостяк, любил хорошо покушать и выпить, одним словом был, что называется человек «клубный»… На таких людях держатся клубы всего мира. Вскоре во всей хозяйственной жизни Собрания Н. М. Лялин стал диктатором. Диктаторство его в общем сносили довольно безропотно, зная, что никто другой столько своего времени и работы отдавать этому делу не будет. Меньше чем в год внутренность Собрания он привел в полный порядок. Был произведен капитальный ремонт. В столовой был поднят потолок, был отделан вход, вместо старой деревянной лестницы появилась мраморная, с красивыми чугунными перилами, в некоторые комнаты была куплена новая мебель, в некоторых заново перебита, была заведена парикмахерская и приведены в надлежащий вид умывальная и уборная. Все это было сделано, конечно, на наши офицерские деньги, но долгосрочный кредит достал Н. М. Лялин. Одним словом, из грязноватого и запущенного, Собрание стало чистеньким и вполне презентабельным.