Эдвин Двингер - Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. Страница 21

– Дело плохо?

– Он теряет много крови…

Как-то вечером ко мне подсаживается Брюнн.

– Юнкер, – говорит он, – я тоже хотел бы немного поучиться русскому. Вскоре, думаю я, поедем дальше, тогда пригодится…

Я уже не говорю о книгах, тем более об учебном плане – стал умнее.

– Да, – киваю я, – так что ты хочешь знать? Бумага у тебя есть? Записывай…

– Как сказать: «Ich liebe dich»?

– Я вас люблю.

Он пишет.

– «Gib mir einen Ku»?[3] – спрашивает он дальше.

Я говорю.

– «Ich möchte mit dir schlafen»[4], – деловито продолжает он.

Он старательно записывает.

– Что еще? – спрашиваю я.

– Нет, спасибо, мне хватит… – коротко говорит он, с наморщенным лбом садится в стороне и заучивает наизусть.

Дней восемь спустя наши телеги снова появляются во дворе.

– Быстро собраться!

Очищается весь лагерь, вместе с нами поедут прибывшие перед нами. Остаются лишь 20–30 нетранспортабельных.

Мы строимся, однако сразу же после этого снова садимся в траву. Постепенно мы постигаем, что по-русски означает «сейчас, сразу».

– Эх, теперь снова начнется потасовка, – устало говорю я. – Если бы только мы уже были в вагоне! На нижних нарах я не выдержу…

– Не бойся, сынок, – говорит Под. – Уж я позабочусь!

Когда мы еще издалека увидели солдат сопровождения, я вместе с двумя нашими новыми товарищами еще раз ковыляю в барак. Доктор Зивелинг лежит скрючившись на солнечной стороне в траве, положив голову на большой камень. Его рейтузы заскорузли от слизи и крови, седые волосы растрепаны, скулы обтянулись кожей, губы пересохли. Он хочет еще раз пожать нам руки, но в состоянии лишь растопырить пальцы.

– Идите, мои мальчики, – говорит он. – Идите, мои дорогие мальчики! И – не забывайте Германию…

Обоих новеньких, Зейдлица и Позека, Под берет на наши нары. Он замечает, что я с одобрением отнесся бы к этому, и приглашает их.

– Чтобы нашему юнкеру было с кем поговорить об умном! – грубовато говорит он. – Я ведь неученый шалопай…

Поезд катится дальше. День идет за днем. Под больше уже не выпрыгивает с энтузиазмом из вагона на остановках. Я могу отправлять его за покупками не чаще одного раза в день.

– Нам нужно экономить, Под! У меня осталось лишь три рубля, а сколько у тебя?

– Приятель, – мрачно говорит он, – у меня давно уже нет ни копейки…

Если бы только удалось раздобыть денег! Мне нужно любой ценой поддерживать у Пода хорошее настроение. В нашем мрачном вагоне сияет солнце, когда он весел. Но он весел, лишь когда сыт. А ему нужно много…

Из пятерых новеньких в нашем вагоне двое больны дизентерией. Они были слишком слабы, чтобы забраться на верхние нары, поэтому, расслабленные и грязные, лежат в темном углу. Днем они не решаются выползти оттуда, но по ночам они лежат, высунув зад в щель сдвижных дверей. Хотя они почти ничего не едят, из них безостановочно льется. Вокруг них все замазано.

– Свинство! – чертыхается Баварец. – Выкинуть их!

– А если бы это случилось с вами? – возмущенно восклицает малыш Бланк. – Что бедняги могут поделать?

– Тебе бы заткнуться, – бормочет Под.

Баварец незаметно смывается со словами:

– Я только имел в виду, что их везут с нами.

На вокзалах теперь мы нередко встречаем длинные составы беженцев – украинцев и поляков, литовцев и прибалтийцев. Они уже многие месяцы с детьми и скарбом ютятся в вагонах и устроились по-домашнему.

– Юнкер, – говорит Брюнн однажды вечером, когда мы стоим на одном из таких вокзалов, – поговорите с часовым, нельзя ли везти с нами какую-нибудь девушку!

– Вы с ума сошли, Брюнн?

– Почему? Мы тут собрали пять рублей, разве ему не хватит? Есть тут одна из беженок, славная штучка – молоденькая, хорошенькая, здоровая! Она останется у нас до утра, а затем сразу уедет обратно…

– Но я этого не хочу! Поищите другого…

Брюнн таращит на меня глаза.

– Но почему? – озадаченно спрашивает он.

– Потому что я не принимаю участия в подобном свинстве…

– Слушай, – холодно говорит он, – ты можешь думать об этом что хочешь, нам это все равно! Но если в тебе совсем нет чувства товарищества… Ты молод, еще совсем не знаешь этого, не знаешь, что это такое… Но мы, старики, женатые… Знаешь ли ты, что мне по ночам приходится до крови кусать руки? Каждую ночь, каждую ночь… Нет, черт побери, – взрывается он, – я прошу тебя, мы все тебя просим, кроме тебя, никто не сможет с ним поговорить! Ах, боже мой…

– Тихо, Брюнн! Я поговорю…

С наступлением сумерек раздается пронзительный сигнал к отправке. В последний момент Брюнн с дальней стороны втягивает в вагон простоватую девицу. Часовой делает вид, будто спит. От возбуждения никто не может выдавить ни слова. Только цыган поскуливает как собака.

Девушка, зябко подрагивая, оборачивается во все стороны и смущенно хихикает. Брюнн резко хватает ее за обе руки, тянет на нижние нары, освобожденные для этой цели. Я слышу его прерывистое дыхание, вижу, как его руки бродят по ее телу, спускаясь все ниже.

– Силы небесные, – повторяет он, – силы небесные…

Тридцать изголодавшихся мужчин украдкой подглядывают за ним, лишь цыган открыто присел рядом на корточки. Зейдлиц, Позек, Бланк, Под и я ложимся на спину, остановившимся взглядом смотрим в потолок. Я чувствую страшную нежность к Поду, исполину Поду, медведю. Но одновременно меня мучает глухое напряжение. Если бы и он…

Внезапно Брюнн вскрикивает. Нечеловеческий крик вырывается из него, это вопль зверя, который на секунды забыл о своей неволе и мнит себя на благословенной свободе. Звук бьет по моим ушам, как крик на состязании борцов. Неужели нужно бороться друг с другом, чтобы достичь того, что должно быть самым прекрасным? Неужели это больно?..

«Что она делает?» – со страхом думаю я. Этого я еще никогда не видел. Я никогда этого не делал. Внутри разгорается огонь. Мне приходится до крови кусать губы, чтобы заставить себя не глядеть на них открыто. Как цыган…

Когда на рассвете я поворачиваюсь, вижу белеющую плоть девушки. На ее теле почти ничего нет. И на коленях над ней уже не Брюнн. Это уже четвертый, шестой или восьмой…

Брюнн лежит на свободном месте и спит. Его симпатичное лицо парикмахера улыбается, спутанная бородка вздрагивает. Малыш Бланк плачет, содрогаясь всем телом. Под в поту лежит рядом со мной. Он прижимает кулаки к глазам и что-то бормочет.

– Анна, – шепчет он беспрерывно, – Анна…

В Самаре я в последний раз посылаю Пода за покупками.

– Тут хватит лишь на дюжину пирожков с мясом, – говорю я, улыбаясь. – Последние копейки, принеси, что удастся!