Павел Сурков - Легенды мирового рока Страница 21

Принесли ли пользу деньги от продажи пластинки? Пусть не очень большую, но все-таки принесли: было построено два новых детских дома, оборудованных по последнему слову техники. Предполагалось, что музыканты, принимавшие участие в записи альбома, сыграют в Европе благотворительный концерт, но музыканты ответили отказом.

Линн и Харрисон будут неразлучны всю жизнь: Джордж сыграет на великолепном альбоме Zoom, который после долгого перерыва Джефф решил издать под маркой ELO (хотя фактически это был сольник – большинство партий Джефф записал в одиночку, лишь в паре песен ему подыграл клавишник Ричард Тэнди). Ну и именно Линн сидел через несколько лет у постели умирающего Харрисона. Он приехал к Джорджу, когда тот был уже совсем плох: он лишь изредка приходил в сознание и почти никого не узнавал.

«Я приехал к нему вместе со своей подружкой Рози, – рассказывал Линн, – а у нее с собой было укелеле. Даже я об этом не знал, она достала его из сумки только когда мы уже вошли в дом. Я вошел в комнату, где лежал Джордж, и сел рядом с ним. Я не знал, слышит он меня или нет, но все равно – я начал тихонько играть на укелеле несколько импровизаций в стиле Джорджа Формби – Джордж их очень любил и играл потрясающе. И вдруг Джордж открыл глаза и посмотрел на меня. Он уже не мог говорить, но думаю, что он меня слышал. Единственное, чего мне хотелось тогда, это чтобы Джордж сказал: „Ты сыграл не тот чертов аккорд!“ Я так хотел, чтобы он, как всегда, когда я ошибался, сказал мне: „Дурак, ты неправильно играешь!“».

Джефф еще долго будет разгребать наследство Харрисона: он поможет в организации концерта в Альберт-холле памяти великого битла, доведет до ума его последний альбом Brainwashed – а затем уйдет в продюсирование.

И лишь в 2014 году он снова реанимирует ELO – билеты на единственный концерт в Гайд-парке были распроданы за 15 минут. После этого появились слухи о возобновлении концертной работы – и сам Линн так прокомментировал это: «Что ж, я действительно думаю о том, чтобы отвлечься от студийной работы и вернуться к концертной деятельности… Но – пока не буду ничего загадывать».

Он и вправду ничего не загадывает: за бородатым лицом и вечными очками Aviator сложно углядеть какую-либо эмоцию. Но однажды я расспрашивал Регину Спектор о совместной работе с Линном. «О, знаешь, – сказала певица, – это самый веселый человек из всех, кого я знаю. И да, он иногда снимает очки – и у него удивительно добрые глаза. Самые добрые на свете».

Впрочем, это совершенно не удивительно.

Питер Хэммилл и чудеса ассонанса

(лекция о кумире)

Я сейчас расскажу о том, как нарушил заповедь – и сотворил себе кумира. Увы, но факт – есть музыкант, перед которым я преклоняюсь и чьей музыкой фактически питаюсь, чью музыку люблю бесконечно, до умопомрачения. Так что этот рассказ будет чрезвычайно коротким – но невероятно эмоциональным, вы уж меня простите. Объективно с этим музыкантом я вести себя не могу – тут я сама субъективность и восхищение, переходящее в истерику.

Я знаю, как могут сжаться время и пространство: однажды такое со мною случилось – и это было незабываемо. Я помню, как однажды ранним утром начала 2000-х вышел из дома – и вдруг увидел афишу, содержанию которой просто не поверил: в Москву едут Van Der Graaf Generator.

Если бы в этот момент небо рухнуло на землю, комета пролетела бы над моей головой, загрохотал гром и молния ударила бы прямиком в меня – ничто бы так меня не удивило. Кумиры даже не юности – кумиры детства, одна из главных групп всей моей жизни – приезжают в Москву.

Конечно, я знал, что Питер Хэммилл наконец-то реанимировал группу всей своей жизни, и даже послушал новый на тот момент альбом Present – но вот мог ли я рассчитывать на счастье увидеть всех кумиров живьем? Нет, не мог. Но – получилось.

И вот мы с моим близким другом, таким же, как и я, фанатом прог-рока, сидим в Театре эстрады – и ждем. Этот момент ожидания я буду помнить всю свою жизнь: кажется, вот-вот – а нет, еще немножко… А потом – выходят они. Высокая худая фигура Хэммилла в белоснежной рубашке, за ним – лохматый Хью Бэнтон, выкатился колобком Гай Эванс и схватился за свои саксофоны Дэвид Джексон…

Что было дальше – я не помню. Время сдалось до точки, до мгновения – с первым же взятым аккордом. Они играли, как я потом понял, взглянув на часы, два часа – но мне показалось, что пролетела пара минут. Лишь какие-то урывочные воспоминания прорезались в голове – как во время длинного соло Джексона Хэммилл гуляет по сцене, как вздрагивает зал на новой – и вместе с тем уже великой Nutter Alert, как высекает музыку из двух саксофонов одновременно Дэвид…

А потом – все кончилось. Разом. Совсем. Зал расходится, но мы с моим другом отправляемся в буфет – у меня припасена с собой бутылка коньяка, потому как пережить подобное без допинга просто невозможно.

Примерно через полчаса мы поняли, что мы в театре одни. Зрители разошлись. Мы допили коньяк, забрали в гардеробе куртки (удостоившись нелестных комментариев со стороны гардеробщицы) и направились к выходу. Как вдруг…

Из какой-то боковой двери вышел он. Все такой же взлохмаченный, высокий, худой – Питер Хэммилл шел прямиком к нам.

Кажется, мы о чем-то говорили, и я даже исхитрился сфотографироваться с кумиром. И даже попросил автограф – храню его, как святыню, и по сей день.

Я ненавижу расписываться в собственном фанатизме, но вот тогда, увы, вел себя как самый распоследний фанат, как школьник, дорвавшийся до кумира детства. С ума сойти, что со мною творилось. Сам не понимаю, как я мог быть таким откровенным щенком, разомлев и растаяв перед главным музыкантом всей своей жизни. Но, в конце концов, должен и я перед кем-то преклоняться?

Ну а теперь я попробую объяснить – почему.

Музыка и стихи Хэммилла – удивительный мир. Совершенно необъятный – он когда-нибудь, конечно, найдет своего исследователя, и о нем еще напишут не одну тысячу страниц. Но сегодня хочется сказать о другом – дело в том, что Питер Хэммилл сделал для всех нас абсолютно радикальную вещь: он изначально относился к рок-музыке как к виду искусства. Серьезного большого искусства, которому уже a priori забронировано место в вечности. И каждым своим поступком, оправдывающим свое право в этой вечности находиться. Удивительно, но факт.

Про Van Der Graaf Generator, конечно, уже существует масса литературы – я вас адресую в первую очередь к гигантской авторизованной биографии Фила Смарта и Джима Кристопулоса, которая так и называется – The Book. Этот эпохальный труд рассказывает о годах становления группы, и, конечно, лидирующее место там отведено созданию великого альбома H То Не Who Am The Only One – эпического теософского полотна со множеством культурных аллюзий. Начнем с того, что, собственно формула H to Не – это не что иное, как запись ядерной реакции синтеза: своеобразный Большой Взрыв – а именно таким большим взрывом и стала эта пластинка в 1970 году.