Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг Страница 21

фетишам школы. Это было для него совершенно лишним, так как жил он исключительно в царстве слов. Мистер МакГо проведет нас по пустынным ландшафтам поэмы Элиота «Бесплодная земля», «Чистилищу» Данте, аду «Портрета художника в юности» Джойса. Он поможет нам понять человеческие трагедии Шекспира и мелкие человеческие слабости героев «Кентерберийских рассказов» Чосера. Мистер МакГо уже научил нас расшифровывать и понимать притчи пьесы «Танец сержанта Масгрейва» и «Путешествий Гулливера» Свифта. Он показал нам, как разобраться со сложностями сюжета в романе Генри Филдинга «История Тома Джонса, найденыша» и оценить эстетику и социальный подтекст произведений Эдварда Моргана Форстера.

Мистер МакГо привил мне любовь к литературе, и я продолжал много читать даже после окончания школы. В нашем доме не было книг, за исключением Библии и каких-то совершенно непонятных инженерных текстов, оставшихся со времен работы отца на заводе. Вскоре книги станут моей страстью и заполнят своими запыленными неподвижными телами множество комнат. Как и моя бабушка, я никогда не выброшу книгу. В школе и колледже я годами собираю потрепанные издания в мягких переплетах, словно охотничьи трофеи, на самодельных полках в комнатах, в которых живу. Сидеть в комнате, наполненной книгами, помнить истории, рассказанные в них, знать, где находится каждая из книг, а также то, что происходило в твоей жизни, когда ты их читал, или где был, прочитав впервые ту или иную книгу, – это истинное высокое наслаждение ценителя, удовольствие, подаренное мне на всю жизнь мистером МакГо и такими, как он.

Я никогда не испытывал особой любви к математике. Цифры казались мне холодными и бездушными абстракциями, смысл которых сводился лишь к тому, чтобы мучить таких, как я, своими странными и бесполезными функциями – сложение, вычитание, умножение, деление и так далее. Я боялся цифр так же инстинктивно, как дикие животные боятся ловушек и капканов. Никто из моих учителей не смог показать мне красоту уравнения, элегантность теоремы, даже не смог донести до меня совершенно очевидную связь цифр и музыки, являвшейся моей страстью. К счастью, тест, который я проходил для поступления в школу Св. Кутберта, касался в основном общих, а не математических знаний, и все время обучения в предыдущей школе я выживал из года в год, пребывая в мрачном ожидании появления очередного математического действия или инструмента, придуманного, как и цифры, исключительно для того, чтобы меня помучить.

За все время преподавания математики в школе Билл Мастажлио успел стать легендой. У Билла были итальянские корни. Лицом он напоминал римского центуриона или неаполитанского боксера. У него был сломанный нос и черные, сурово зачесанные назад волосы. Мы звали его Биллом и никак иначе. В начале второй четверти Билл попросил нас пройти тест – он раньше не преподавал у нас и хотел понять, с какими проблемами может столкнуться в процессе обучения. Я с большим трудом написал тест и с нетерпением вместе со всем остальным классом ждал результатов, которые учитель должен был объявить в конце недели.

Утром в пятницу Билл вошел в класс с выражением лица, как у сторожевой собаки, и смачно бросил пачку листов с нашими тестами на стол, словно древнеримский указ о массовой казни. Его поведение не предвещало ничего хорошего.

Преподаватель начинает все более ироничным по мере продвижения по списку тоном зачитывать результаты сделанного в понедельник теста:

«Ханлон – 75 процентов, Берриман – 72, Тейлор – 69… Хорнсби – 25, Эллиот – 23… и, наконец, Самнер – 2. Да, 2 процента».

«Знаешь, почему ты получил два процента по экзамену по математике, сынок?»

«Хммм… нет, сэр, не знаю».

«Потому что правильно написал свою фамилию».

С задних парт раздались сдавленные смешки.

«Ты можешь мне объяснить, как такой человек, как ты, мог выжить в этом храме знаний с таким минимальным базовым запасом знаний по математике? У меня дома есть кошка, которая знает больше, чем ты. Как ты умудрился выжить?»

«Благодаря врожденной сообразительности, сэр?» – раздался голос с задних парт.

«Он выживает благодаря врожденной сообразительности», – так мой прошлый учитель описывал мои не самые блестящие успехи. Я даже воспринял эти слова как комплимент и показал эту строчку в дневнике матери, чем вызвал ее улыбку.

С того самого дня, к моей величайшей благодарности, Билл взял меня буквально под свое крыло. Возможно, он увидел во мне чистый лист, на котором он мог оставить надпись своего уникального искусства, словно миссионер, обучающий дикаря слову Божьему. Или Билл был просто чертовски хорошим учителем. Дав задания всем остальным гениям в классе, он подзывал меня к своему столу и день за днем, неделя за неделей терпеливо объяснял и открывал мне скрытую магию таблиц логарифмов, идеальный баланс квадратных уравнений и блестящую логику теорем. Он открыл мне целый новый континент знаний.

Билл был не просто прекрасным учителем, но и великолепным рассказчиком. Когда проблем с учебой не было, он мог с удовольствием рассказать пару историй из своей жизни. В составе восьмой армии он воевал в Северной Африке против танковых дивизий Роммеля под Эль-Аламейном и Тобруком. Он изменил свою фамилию с Мастажлио на Мэсси, для того чтобы в случае попадания в плен к итальянцам его не расстреляли как предателя. Мне кажется, что Билл учил нас не только математике, но и современной истории. Спустя два года я получил вполне приличную оценку по математике благодаря усилиям сержанта Мэсси, он же Билл Мастаджио или просто Билл.

Спустя две четверти обучения в средней классической школе я почувствовал, что еще больше отдаляюсь от родителей. Ни мама, ни папа не прочитали в жизни ни одной книги и не знали ни одного слова на иностранном языке. За исключением службы отца в армии, никто из них не был за границей. Я же мог склонять латинские глаголы, составлять и писать простые фразы на французском, знал основы физики и химии, много читал прозу и поэзию. Мои родители не понимали и не могли мне помочь с выполнением домашних заданий. Я совершенно их в этом не виню, просто хочу сказать, что, овладев минимальным багажом знаний, я превратился в страшного сноба. Мое образование стало очередной преградой между нами, этакой берлинской стеной теорем, книг, философии и языков, что наверняка их не особо радовало.

Мои родители были отнюдь не глупыми людьми, но я, чувствовавший себя всезнайкой, начал относиться к ним как к таковым. Я чувствовал себя одиноко, не общался с ними, был мрачным и нетерпеливым, ощущал себя запертым в доме в небольшом городке без возможности поделиться с кем-либо своими бедами. Позиционная война между родителями продолжалась,