Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер Страница 21

В Карлтон-Гарденз его радушно встретили еще двое коллег «из советского сектора»[368]. Это была решающая схватка, и его противниками стали коллеги по клубу для избранных, те немногие, «которых я очень хорошо знал, а с одним даже поддерживал добрые приятельские отношения»[369].

В первые два с половиной дня допроса Блейк все отрицал. По вечерам подозреваемого агента КГБ отпускали к матери в Радлетт, графство Хартфордшир, но СИС не теряла бдительности, и его сопровождал соглядатай[370]. Блейк вспоминал: «Зная, что я попал в серьезные неприятности, что, как бы ни сложились обстоятельства, к прежней жизни никто из нас уже не вернется, с матерью мне приходилось притворяться, будто все хорошо»[371].

Он знал, что не готов к допросу. В прошлом он не раз спрашивал у своего первого куратора из КГБ Николая Родина, известного под псевдонимом Коровин, — легендарного разведчика, курировавшего также кембриджских шпионов, — что ему делать в случае разоблачения. Стоит ли превратить слушание в политическую демонстрацию?[372] Коровин неизменно уклонялся от ответа. Он утверждал, что в идеальной системе сбоев не бывает, а разговоры о провале сами по себе являются признаком слабости[373]. По мнению коллеги Кондрашова, Коровин отличался «наглостью, самонадеянностью и безразличием к чужим взглядам и проблемам»[374].

На допросе Блейку оставалось только проклинать Коровина. Единственным уделом двойного агента была простая стратегия, которую Филби однажды рекомендовал шпионам из ГДР: если вас поймают, «отрицайте все!»[375]. Когда один из допрашивавших предположил, что Блейк шпионил на СССР, тот вспыхнул: «Абсолютная ложь!»[376] Продолжи он все отрицать, дело могло сойти ему с рук: наверняка у СИС не имелось против него весомых, неоспоримых доказательств для суда[377]. Дик Уайт, занимавший в СИС на тот момент пост руководителя («С»), говорил: если Блейк не признается, «мы предложим ему улететь в Москву».

Первый биограф Блейка Х. Монтгомери Хайд, работавший в МИ-6 во время войны и сохранивший связи с сослуживцами, пишет, что в ходе допроса в определенный момент Блейк выходил из здания пообедать, а за ним следовали двое полицейских из Специального отдела. По словам Хайда, они наблюдали, как Блейк подходит к телефонной будке, словно собираясь позвонить, а потом вдруг раздумывает. Казалось, он нервничает, потому что повторялось это несколько раз, и возникало предположение, что он хочет обратиться за советом к своему местному куратору, но никак не может решиться.

Когда допросы возобновились, пишет Хайд, Блейка спросили, кому он намеревался позвонить[378]. Проверить, имел место этот эпизод или нет, не представляется возможным.

Чепмен Пинчер описывает, как один из допрашивавших, Теренс Леки, пытался запугать Блейка, «грозно поглядывая… на внушительную стопку досье, где, казалось, были собраны все доказательства»[379]. Как бы то ни было, к утру третьего дня все выглядело так, будто глухой отпор поможет Блейку сорваться с крючка. МИ-6 уже никогда бы ему не доверяла, но отпустила бы в затворническую ссылку, как Филби, который, уволившись со службы в результате подозрений в двойном шпионаже, устроился иностранным корреспондентом в Бейруте. Шерголд, руководивший допросом, потом рассказывал: «Еще полчаса — и Блейк вышел бы на свободу».[380]

И вдруг Блейк раскололся[381]. Это произошло, когда Шерголд предположил, что его измену можно понять и даже простить, ведь в северокорейском лагере его к ней вынудили пытками и шантажом. Блейк, по его собственному признанию, взорвался: «Нет, никто меня не пытал! Я сам обратился к русским и предложил им помощь по собственной воле»[382].

В 1990 году Бауэр спросил его: «И что было написано на их лицах [допрашивавших]?»

Блейк ответил: «Невероятное потрясение».

Прочитав этот отрывок, моя приятельница-голландка, знаток военной истории, вспомнила бойцов протестантского Сопротивления на севере Нидерландов, которые, попадая в плен к немцам, раскрывали все тайны своей группировки, потому что ложь возбранялась их верой.

Возможность наконец-то сбросить с себя этот груз, а тем более перед столь благодарной аудиторией, как ни странно, наверняка импонировала Блейку. Впоследствии он много размышлял над причинами своего признания. В 1980 году он рассказывал Штази: «На самом деле все было так же просто, как когда маленькому мальчику говорят: „Ты украл сливу“, а он отвечает: „Нет“, а ему повторяют: „Я же знаю, что украл“, и он отвечает: „Ну да“»[383]. В 1999 году он снова размышлял: «Я не знаю, что вдруг сподвигло меня тогда на признание. Я хотел, чтобы они знали, почему я так поступил»[384].

На допросе он был уязвим, потому что гордился твердостью убеждений. В отличие от любителей острых ощущений Берджесса и Филби, этот несгибаемый кальвинист проявил себя скорее истовым разведчиком-идеологом, «феномен, которого не случалось на Британских островах уже века четыре», — отмечал премьер-министр Гарольд Макмиллан[385]. Блейк так жаждал изложить все своим бывшим коллегам, что пожертвовал надеждой на собственную свободу. Он настаивал (как задокументировано в досье СИС), что шпионил, «руководствуясь исключительно идеологическими мотивами, хотя ему не раз предлагали значительные суммы денег»[386].

Более изворотливый агент, признавшись, потребовал бы сделку в обмен на неприкосновенность и только потом продолжил бы свою исповедь. А Блейк этого не сделал[387]. Стоило ему открыть рот, он уже не мог остановиться, быть может, рассчитывая в ответ на милосердие. Позже, в тюрьме, он рассказывал товарищу, что «никак не мог понять, за что же его приговорили к столь длительному сроку, если после ареста он сотрудничал с властями»[388]. В какой-то момент в ходе своих излияний он обратился к допрашивавшим с вопросом: «Я вам еще не наскучил?» — «Отнюдь», — ответил один из них. Бауэр, в книге которого предлагается наиболее полное описание допроса, цитирует еще один перл:

Блейк: Может, дадите мне револьвер и оставите в кабинете одного?

Голос: Ну что вы, все не настолько серьезно![389]

Допрашивавшие были вежливы, обходительны и доброжелательны в надежде, что этот чудаковато-наивный изменник выдаст как можно больше информации. Блейк так и сделал. А потом признался еще и полиции[390]. Уайт презрительно говорил: «Бесхребетный и непредсказуемый. Выставив высокоморальную планку, он просто сломался. Вылитый Уолтер Митти[391]. Он даже верит, что заслужил наказание»[392].

После признания советскому шпиону разрешили еще раз переночевать у матери в Радлетте. Он ей бесконечно доверял, но что-либо рассказывать ей ему запретили[393]. Далее Блейк и допрашивавшие его сотрудники перебрались в гемпширский загородный коттедж Шерголда, и в тот