Владимир Прибытков - Иван Федоров Страница 21

Переводя Псалтырь, Максим Грек старательно изучал русский язык. Чаще всего помогали ему в этом монахи Святотроицкого монастыря Силуан и Михаил Медоварец — переписчики переводимой Псалтыри. С ними Максим немало откровенничал…

Через полтора года перевод был закончен. Неофит и Лаврентий уехали на Афон, а Максим Грек остался на Руси. Его не захотели отпустить. Он горевал и негодовал, но, рассудив, смирился. Дел на Руси был непочатый край. Одни богослужебные книги, написанные с ошибками, извращавшими смысл греческих подлинников, чего стоили! С этих книг Максим и начал. И сразу обрел врагов. Первыми из них стали осифляне — старцы Волоколамского монастыря. Доказал Максим, что неверно читается ими текст о владении землей. В церковных текстах отнюдь не разрешается монастырям владеть пашнями и людьми! В них речь идет лишь о плодах, по воле бога произрастающих! Осифляне, не чинясь, кричали, что Максим еретик, что посягает на книги, которыми руководились русские чудотворцы.

Он срезал корыстолюбивых волоколамцев, спокойно ответив, что не всем все удается. Пусть русские чудотворцы были наделены даром творить чудеса, ему же дан богом дар языков и сказаний, и сей дар он порочить не позволит. Готов где угодно свою правоту в чтении книг греческих доказать!

Не знающие греческого языка гонители осрамились, но не утихомирились.

Гневные письма писал Максим Грек великому князю и митрополиту, обличая безграмотное и жадное духовенство, дикие языческие нравы и обычаи народа, праздность монахов, несправедливости мирской власти и мирского суда.

Самого великого князя обличал в угнетении народа. Митрополита винил в потворстве пагубной мирской власти, в незнании писания.

Вместе с неистовым противником стяжателей-осифлян иноком Вассианом защищал крестьян, клеймил монахов-ростовщиков, нашел сербский список Кормчей книги[2] и опроверг доводы в защиту права монастырей владеть землей.

Все это вспомнили Максиму ненавистники.

Сначала, в семь тысяч тридцать третьем году, наговорили великому князю, будто сговаривался Максим с опальными боярами Иваном Беклемишем-Берсенем и Федором Жареным погубить Василия.

Смело вышел Максим на суд. Не обинуясь, высказал все, что думал о великом князе, в глаза ему. Подтвердил, что и Берсень-Беклемишев и Федор Жареный тоже винят князя в лености, в самоуправстве, в нарушении законов священного писания.

Думал устыдить великого князя… Навлек на друзей смерть. А его самого обвинили в порче книг, в хуле на великого князя, сослали в Волоколамский монастырь под надзор его заклятых врагов…

Хотели сломить. Бедные! Он ответил еще более гневными и страстными посланиями. Друзья доставляли Максиму в заточение бумагу и чернила, приносили новости. И шесть лет, до нового суда он ратоборствовал с мучителями, пока вновь не вызвали на суд.

С горечью увидел Максим Грек, как все, даже прежние соратники, писцы Святотроицкой обители, и среди них Медоварец, в один голос обвиняли его в том, в чем никогда он не был виноват: в колдовстве, в непризнании троицы, в клевете на греческую веру, в связях с турками…

Оправдаться в том, в чем ты неповинен, невозможно. Тогда Максим и испытал впервые неодолимый страх. Тогда и стал каяться в незнании Руси, в том, что плохо следил за писцами… Зря каялся. Лишь грех на совесть взял. Ведь понимал: его решили обвинить и обвинят. Жизнь он, правда, спас. Но на долгие годы умолк, запрятанный в глухую келью. А теперь жизнь кончилась. Максим Грек чувствовал это. И на краю трудного пути хотел только одного — примирения с совестью, против которой погрешил на суде.

После молебна, трапезы, отдыха царь Иван беседовал с игуменом. К Максиму Греку он пришел на другой день поутру. С ним — царица Анастасия, мамка с хилым царевичем, князь Курбский и поп Андрей Протопопов.

Денек начинался теплый, но ветреный. По молодой траве, по стенам кельи, по широкой доске лавки, на которой сидел Максим, по одеждам ходила веселая рябь: играли тени взбудораженных листьев.

Максим внимательно всматривался в худое лицо царя, в его налитые тоской и тревогой большие черные глаза. Заметил, что царица все время беспокойно тянется к сыну. Вместо заготовленных загодя фраз невольно произнес первую, что пришла на ум:

— Что с сыном твоим?

Медленно, преодолевая боль в костях, поднялся с лавки, подошел к мамке, откинул пелену, закрывавшую личико младенца.

Когда-то сам Делла Toppe, великий анатом, учил Максима тайнам медицины.

Максим осторожно опустил пелену. Анастасия с надеждой и трепетом ждала его слов.

— Ты в Белозерье собрался, царь? — спросил Максим. — Это трудный путь…

— Я дал обет поклониться, — ответил Иван. Максим покачал головой.

— Разве бог только в монастырях, государь? Бог всюду. Наипаче же во дворцах заботливых владык. С избранниками своими господь неотступно, и лучшая молитва венценосцев — их добрые дела, радующие спасителя.

— Или мои дела неугодны богу? — с затаенным гневом прервал Иван.

— Ты взял Казань и совершил подвиг, коего не мог до тебя свершить никто. Поверь, государь, что все истинные христиане в те дни плакали от радости и молились за тебя. И я плакал, не стыжусь признаться в сем. Вечная хвала тебе за победу над неверными, государь!

Максим поймал руку Ивана, поцеловал ее. Царь взволнованно переступил с ноги на ногу, теребил бороду.

— На все была божья воля…

— Истинно, государь. Прислушайся же к моим словам. Поверь мне! Не в том ныне долг твой, чтоб святыням поклоняться, а в том, чтобы торжество христианского человеколюбия утвердить! Много дел спешных у тебя, и негоже покидать оные на слуг. Вспомни хотя бы о семьях ратников твоих, павших под Казанью. Кому, как не тебе, надлежит устроить вдов и сирот, являя пример кесаревой благодарности и щедрости? Ты же о малых сих забыл! То нехорошо!

— Вернусь из монастырей — вспомню… Говоришь ты. Максим, словно моих советчиков московских наслушался.

— Говорю я свое. А добрые советы, государь, не отвергай.

— Не вижу добра в желании удержать меня от поклонения святыням!

Максим вздохнул.

— Что ж… Делай как знаешь. Только пожалей сына. Не вози его. Не выдержит дороги царевич.

Анастасия побледнела, охнула.

— А ты молись за него! — упрямо и сердито возразил Иван, стараясь не глядеть на жену. — Молись! Не допустит бог худого!

— Помолюсь, коли услышит господь молитвы мои..

Максим опустился на скамью и понурился. Слепым суеверием и упрямством царь напомнил ему великого князя Василия.

— Митрополит благословил меня на путь! — сдерживая раздражение, сказал Иван. — Или ты не веришь в силу молитв?