Альберт Пинкевич - Песталоцци Страница 21

Какова была активность Песталоцци в качестве «иллюмината» — абсолютно неизвестно: очевидно, лишь то. что при помощи своих новых друзей популярный писатель заводит связи с дворами некоторых герцогов и князей, посылает им свои проекты, даже собирается переехать из Нойгофа. Он изменяет лозунгам своей юности, он хочет поверить а добродетельных королей и прекраснодушных помещиков. Нужно было сильное потрясение, чтобы импульсивный и горячий Песталоцци заговорил другим языком.

И это случилось: раздались громы, блеснули молнии Французской революции. Мы не знаем, как отнесся Песталоцци к первым сообщениям относительно действий Конституанты (учредительного собрания), но в эпоху Легислативы (законодательного собрания) Песталоцци — уже на стороне Французской революции. Особенное значение, — в этом, по-видимому, нельзя сомневаться, — в деле развития его симпатии к революционном Франции сыграло упомянутое выше провозглашение его гражданином Франции. Имеется несколько документов. показывающих, как реагировал Песталоцци на присвоение ему звания французского гражданина. Ни в делах Легислативы, ни в делах Конвента не найдено никаких писем Песталоцци в связи с его французским гражданством. Возможно, что дошедшие до нас материалы представляют собою черновики, так и не отправленные по адресу. Тем не менее они очень характерны. В одном из них он называет себя «старым республиканцем», которому делает честь, что французская нация объявила его своим согражданином. Обращаясь к Франции, он называет французов благородными защитниками человеческого права. Характерно, что в одном из писем он говорит о своих заслугах, напоминает о своей писательской работе, о том, что «от трона до нищего объединились все голоса в признании правдивости «моих писаний», и о том, что «в Германии называют мою книгу единственной народной книгой». В другом письме он обещает служить новой родине в качестве верного гражданина.

В связи с Французской революцией, была им задумана, а может быть даже и написана, большая работа, посвященная французскому народу, на тему о «человеческих чувствах в борьбе различных мнений относительно животного, общественного и нравственного права нашей природы».

В конце 1793 он пишет своему знакомому Фелленбергу: «Я доволен тем, что моя работа двигается… Вскоре я пришлю Вам законченные отрывки из нее и прошу Вас дать их всем тем. кто может быть полезен своей критикой».

К сожалению эта работа до нас не дошла, но осталось посвящение книги французскому народу. Это посвящение настолько характерно, что мы приводим его целиком.

ОТЕЧЕСТВО!

С тех пор как Ты признало меня Твоим гражданином, мысль об этом труде беспокоила мою душу, так же как и Твоя судьба.

Теперь этот труд окончен. и я возлагаю его на Твой алтарь, с глубокой радостью, что я — не чужой среди того народа, кровь которого с такой силой льется в защиту прав человечества.

Вся земля благодарна Тебе за эту кровь, так же как и я: но она спрашивает еще насмешливо: как, за всю кровь! Я отвечаю убежденно: да, за всю пролившуюся кровь, так как она приковала внимание всей земли к правам и силе человечества.

Граждане! И мои отцы показали однажды силу своей борьбы за права человеческого рода. И теперь, возлагая на Твой алтарь с глубоким чувством благодарности и уважения мое свидетельство в защиту этого права, я вспоминаю с глубоким чувством единства в благодарности и уважении как о них. так и о Тебе!

В течение трех столетий ни внутренняя глупость, ни внешняя неправда не смогли у нас отнять те права, которые они купили для нас своей кровью.

Пусть будет Твоя судьба такой в великом, какой была их в малом.

Пусть в течение многих веков ни внутренняя глупость, ни внешняя неправда не похитят прав человечества Твоих сыновей, за которые Ты заплатила бесчисленными смертями.

И пусть скоро придет тот час, когда сыны Гельвеции все объединятся с Тобой, как объединился я с Тобой сегодня

с глубокой любовью к их свободе

и с глубокой радостью за Твою свободу,

верный праву их независимости,

верный также Тебе».

Эти строки были написаны не раньше самого конца 1793 г В высшей степени важно отметить, что это писалось в момент чрезвычайного подъема революционной волны во Франции, в конце великого и страшного 1793 г Это был год диктатуры мелкой буржуазии, это был год наивысшего развития террора. Песталоцци в этом только что приведенном посвящении с огромным подъемом, почти в форме торжественной клятвы безоговорочно оправдывает революцию, оправдывает кровь, ею проливаемую.

Несомненно, что в этот период Песталоцци был близок по своим убеждениям к якобинцам, в нем чувствуется снова юный автор «Агиса».

Песталоцци был необыкновенно воодушевлен Французской революцией. До нас дошли некоторые, нигде не напечатанные тогда статьи. Возможно, что их было больше, но и то, что мы имеем, в высшей степени характерно. В одном из них, носящем заголовок «Да или нет?», Песталоцци ставит вопрос о роли резолюции вообще, об отношении к ней народных трудящихся масс, с одной стороны, князей и королей — с другой. Статья эта начинается так:

«Верно ли в действительности, что просвещение повинно в том, что князья Европы не могут больше сидеть покойно на своих тронах? Действительно ли верно, что просвещение и современные разговоры о свободе и человеческих правах совершенно погребли истинное благополучие человеческого общества, что они решительно угрожают даже всякому авторитету и всякой законной власти и что даже серьезные народы Германии продались какому-то клубу злодеев, цель которых состоит в том, чтобы распространить анархию в нашей части света с тем, чтобы на развалинах теперешних властей они могли построить себе новые троны?

Но, может быть, все это лишь выдумка? И может быть, наоборот, те огромные ошибки правительств и всевозможные, имеющие место среди народов, бесчинства, делающие человечество нашего времени недовольным его положением, и приводят его, конечно со всеми ошибками нашей природы, к желанию изменения его общественного положения и больше всего к тому, чтобы создалась законодательная гарантия против гнетущих всех нас ошибок правительств?

И то и другое утверждается. Первое — в приемных аристократов и за бесчисленными столами их челяди, второе — среди миллионов по самой природе объединенных между собою хижин народа».

Это является тем вопросом, на который Песталоцци требует ответа — «да или нет?» И несомненно, он на стороне вторых, т. е. на стороне хижин народа.

Нет необходимости излагать эту статью полностью. Однако нельзя не отметить, что даже в этой, написанной в феврале 1793 г. работе, он все же дает место обращению к немецкому королю и к немецким князьям, обращению, которое имеет целью направить их мысль в пользу улучшения положения народа Правда, эта последняя часть представляет собою описание сна Песталоцци, и все же как-то странно в этой статье, по существу являющейся апологией Французской революции, прочесть следующий конец: