Алексей Карпов - Владимир Святой [3-е издание] Страница 21

Дойдя до острова Хортица, который греки называли «островом Святого Георгия», Святослав убедился в невозможности дальнейшего продвижения — у брода Крария, находившегося перед первым на его пути порогом, стояли печенеги. Надвигалась зима. Князь решил отступить и зазимовать в Белобережье, где имелось русское поселение. Возможно, он надеялся на помощь из Киева. Но если так, то его надеждам не суждено было сбыться. Киевляне не смогли (а может быть, не захотели?) прийти на выручку своему князю.

Хлеб, полученный от византийцев, вскоре был съеден.

Местное же население не имело запасов продовольствия, достаточных для того, чтобы прокормить остаток армии Святослава. Начался голод. «И платили за конскую голову по полугривне», — свидетельствует о голоде в Белобережье летописец. Это очень большие деньги. Но, очевидно, золота и серебра у воинов Святослава было еще достаточно.

Печенеги не уходили. В конце зимы — начале весны 972 года Святослав предпринял отчаянную попытку прорваться к Киеву. Однако кончилась она трагически. «И напал на него Куря, князь печенежский; и убили Святослава, и отрезали голову его, и сделали из черепа чашу, оковав череп, и после пили из него»{51}.

По сказанию поздних летописцев, на чаше была сделана надпись: «Чужих ища, своя погубих» (или: «Чужих желая, своя погуби»){52} — вполне в духе представлений самих киевлян о своем предприимчивом князе. «И есть чаша сия, и доныне хранима в казнах князей Печенежских; пьют же из нее князья со княгинею в чертоге, егда поимаются, говоря так: “Каков был сий человек, его же лоб (череп. — А. К.) есть, таков будет и родившийся от нас”. Также и прочих воинов его черепа исковали серебром и держали у себя, пиюще из них», — рассказывает другое предание{53}.

Так закончилась жизнь князя Святослава; так закончилась жизнь многих русских воинов, того «молодого поколения русов», которое князь увел на войну. Печальную весть принес воевода Свенельд, пришедший с «остаточными людьми» в Киев. Мы не знаем, каким образом удалось ему избежать гибели — вырвался ли он из печенежского окружения («збежа з бою», по выражению позднейшего летописца{54}), или двигался другим, сухопутным путем, еще раньше оставив князя.

По поверьям древних, даже останки великого воина, а тем более правителя, князя, таили в себе его сверхъестественное могущество, силу. И теперь, после смерти, сила и могущество Святослава должны были служить не Руси, а ее врагам печенегам.

В позднейшей так называемой Иоакимовской летописи приводятся некоторые дополнительные подробности о последнем периоде балканской войны. Святослав, согласно этому источнику, обвинил во всех своих неудачах христиан, входивших в состав его войска. Рассвирепев, он казнил среди других и своего брата князя Глеба (о существовании которого другие источники ничего не знают). По повелению Святослава в Киеве должны были разорить и сжечь христианские храмы; сам же князь по возвращении на Русь намеревался истребить всех христиан{55}. Однако это, по всей вероятности, не более чем домысел составителя летописи — позднейшего писателя или историка[13].

Смерть Святослава оборвала те незримые нити, которые все еще связывали воедино отдельные части Русского государства. Киев, Древлянская земля, Новгород теперь становились полностью самостоятельными друг от друга. Кровное родство правителей этих земель, конечно, сохранялось, но исчезла та сила, которая в равной степени подчиняла их и делала одинаково послушными отцу[14].{56} Раздел Руси летом 969 года оказался предсмертным завещанием Святослава своим детям. В нем ничего не говорилось ни ©.«старейшинстве» Ярополка, ни тем более о каких-либо его правах по отношению к своим братьям. Разумеется, обладание Киевом — отцовским и дедовским престолом — делало Ярополка наиболее могущественным и авторитетным из русских правителей. Но завещание отца четко определяло границы его «волости», власти — Киев и Киевская земля, не более того.

Вероятно, еще при жизни Святослава от Киева отпали те территории, в которые он не посадил на княжение своих сыновей. Относительно некоторых земель мы знаем это наверняка: летописи сохранили нам имена самостоятельных князей Полоцка и Турова; сообщается в них об отпадении от Киева вятичей и радимичей. К 972 году единое Киевское государство распалось — и не только фактически, но и формально.

Из всех древнерусских земель этого времени нас, конечно, более всего будет интересовать Новгород, а точнее, судьба княжившего в Новгороде Владимира Святославича. Однако с сожалением приходится констатировать, что новгородский период биографии Владимира, вплоть до его бегства из города около 977 года, совершенно не освещен в древнерусских источниках.

Правда, существует один иностранный источник, в котором о Владимире — новгородском князе — рассказывается, и весьма подробно. Этот источник — скандинавская сага об Олаве Трюгтвасоне, норвежском короле (с 995 по 999 или 1000 год), который детские годы провел в Новгороде (или Хольмгарде, как его называли скандинавы{57}), при дворе «конунга Вальдамара» (князя Владимира).

Скандинавские саги — источник своеобразный, трудный для исследования, особенно когда речь в них идет о событиях ранних и происходивших за пределами Скандинавии. В таких случаях не приходится рассчитывать на какие-либо точные соответствия между содержанием саги и реальными историческими фактами. Разновременные события, сохранившиеся в памяти сказителей, переплетались друг с другом, происходило смещение пространственных и временных ориентиров. Как и в других памятниках литературного творчества, в действие приходили законы жанра — схожие ситуации сходно решались, поэтому одни и те же сюжеты кочевали из саги в сагу. И все же сага об Олаве — источник уникальный и бесценный для древней Руси{58}.

Олав, сын норвежского конунга Трюггви, был еще младенцем, когда после смерти отца ему пришлось бежать из Норвегии. Он был отправлен на Русь («в Гарды»), где в городе Новгороде (Хольмгарде) жил его родственник, брат его матери Сигурд. В пути на корабль, на котором плыл Олав, напали пираты-эсты, разбойничавшие в восточной части Балтийского моря. Олав попал на остров Эйсюслу (Сааремаа), где был продан в рабство («и взяли за него отличного козла», — замечает сага). Спустя шесть лет Сигурд, бывший «в великой чести» у конунга Хольмгарда, отправился в землю эстов для сбора ежегодной дани для конунга. (Это, заметим, древнейшее свидетельство распространения власти новгородского князя на Прибалтику и, в частности, на Эстонию.) Сигурд случайно встретился со своим племянником и сумел узнать его и выкупить у прежнего владельца. Так Олав попал в Новгород. По закону, принятому тогда на Руси, в землях, подвластных князю, не позволялось жить сыновьям правителей из других земель без особого на то разрешения. Поэтому Олав воспитывался втайне в доме Сигурда. Позже, однако, его тайна открылась.